Марш на рассвете

МИРНОЕ НЕБО

После солнца и дорожной пыли я не сразу разглядел Рубена Восканяна в темном подъезде штаба. Сперва была ослепительная улыбка, затем он проявился весь, худощавый, с веселыми глазами, обдававшими радушным любопытством. Так, наверное, смотрят на приезжего фокусника: с чем-то он пожаловал?

Мы присели поодаль на скамеечке, у бачка с окурками, представились друг другу. Что-то знакомое почудилось мне в его смуглом молодом лице, на котором летная служба уже оставила свои следы, посеребрив виски, прочертив белые лучики морщин.

Трудно было привыкнуть к его пристальному, с весельцой, вопрошающему взгляду из-под козырька чуть сдвинутой набекрень фуражки. Я мучительно думал, кого он мне напоминает? Звезды, что ли, сбивали с толку, крупные звезды на его погонах, к которым я испытывал давнюю лейтенантскую почтительность. Я спросил наугад:

— Вы ереванец?

— Почти. Хотя я родился в Борисоглебске.

Толчок в моей памяти, чуть заметный: воспоминание, трепетно всплывшее издалека, из полузабытого прошлого.

— А чему удивляетесь? — спросил он, по-своему истолковав заминку. — Там отец был инструктором в летном училище. В Армению переехали после демобилизации.

Он достал сигареты. Кажется, он был доволен, что я не надоедаю расспросами, рад был просто отдохнуть после дежурства. Но теперь я знал, на кого он похож, — на моего дружка, Сурена, с которым в сорок третьем, выпорхнув из пехотного училища, мы стажировались на учебных полях.

По ночам в распахнутый полог нашей палатки глядели звезды. Черное небо давило тяжелым гулом дальних бомбардировщиков, уходивших с соседнего аэродрома на запад. Может быть, среди них был и его отец. Я знал: многие из летчиков не возвращались на базу.

Рубен сосредоточенно дымил. Справа от нас, с невидимой за соснами полосы, взлетали ревущие «миги». Вдоль аллеи за кустами мелькали зеленые фуражки техников, куда-то строем торопились солдаты. Из соседней казармы несся зычный голос старшины:

— Сержант, опять твои в нечищеных сапогах. Не пущу в столовку!

Все было до боли знакомо, привычно, точно на мгновение опять окунулся в далекую военную юность.

* * *

В гарнизонном городке, прибранном с солдатской аккуратностью, дома тонули в зеленой хвое, желтовато просвечивали песчаные дорожки. Даже стороннему глазу было ясно — близится смотр. В казарме полка двое солдат старательно красили двери. В ленкомнате рисовали плакаты, клеили фотостенды. Сновали писари, с особым старанием дневальные возили по полу швабрами. Политработник Фотинов — кряжистый, в фуражке, словно впаянной в седую голову, с широкой орденской колодкой на груди, то и дело сердился, по-боксерски набычась, круто жестикулируя.

— Где же ваши хваленые диаграммы? Кто смотрел? Ну-ка вызовите ответственного! Та-ак, сейчас мы это выясним…

Но когда перед ним предстал вызванный майор, Фотинов перевел дыхание, и голос его уже звучал спокойно. Видно было: он человек отходчивый. А крутость его можно было понять. Он отвечал за предстоящий смотр, за честь полка.

Немалый груз этой ответственности несли командиры эскадрилий. Изредка то там, то здесь мелькала гибкая фигура Восканяна с озабоченной, извиняющейся улыбкой на лице. Не время было отвлекать человека, я лишь старался почаще попадаться ему на глаза, чтобы он не забыл о моем существовании.

В этот день я познакомился с Дмитрием Васильевичем Хилем, молодым тридцатилетним командиром полка, с его заместителем по политической части.

Я спросил его:

— Вы тоже летаете?

Наверное, вопрос прозвучал наивно. Он покачал головой:

— У нас все летают. Кто не летает, тот не служит.

Осматривая стенды, незаметно очутился в комнате боевой славы, где висела огромная карта с цветными мигающими глазками, отмечавшими путь Краснознаменного Проскуровского, орденов Кутузова и Александра Невского полка имени Ленинского комсомола.

…Где только не побывали ветераны полка, первые его летчики: в северном, туманном небе, сражаясь с белофиннами, в раскаленной синеве над Халхин-Голом, над Мадридом. Первые воздушные вестники Страны Советов, выполнившие до конца свой интернациональный долг.

Помнят в полку Евгения Степанова, сбившего в бою над Барселоной фашистский бомбардировщик. В ту ночь, в октябре тридцать седьмого, врагу не удалось сбросить на город ни одной бомбы. Степанов был награжден орденом Республики — «Лавры Мадрида», Это был один из первых в мире ночных таранов. А потом Великая Отечественная… Со стен глядели на меня фотографии шестнадцати Героев Советского Союза, и среди них строгое, тронутое знакомой улыбкой лицо Ивана Никитовича Кожедуба. Было что-то очень общее у этих таких разных, коротко стриженных ребят, чуть ли не с училищных аэродромов ринувшихся в бой с фашистами на маленьких «яках», — открытый взгляд, хмурая решимость в сдвинутых мальчишеских бровях.

Кто-то тронул меня за плечо. Обернулся: Рубен. Смуглое, слегка вспотевшее лицо, синий блеск белков.

— Достается в эти дни? — улыбнулся я.

— Ну, не только в эти. Пойдем. Жена в кино предлагает.