Марш на рассвете

Он не сразу разглядел носилки в углу с горбатившейся под плащ-накидкой фигурой. В бликах коптилки лицо Ветрова было непривычно белым, и на нем неестественно блестели черные пятна глаз с золотистыми, как в стекле, точками.

Губы его шевельнулись.

Елкин скорее почувствовал, чем услышал голос, нагнулся.

— Как, держитесь?

Он кивнул.

— Может, еще выручат, не дрейфь.

Елкин снова кивнул и улыбнулся.

— Ты меня прости, если что. — Рука Ветрова выпросталась. Он пожал ее, уложил обратно. Но рука бессильно выпала из-под накидки.

— Извини, слышь… Лидку побереги.

— О чем разговор.

— Да, еще оставь гранату. Сюда, под бок.

— Брось. Чего мелешь?

— Оставь, оставь… Вот так. Спасибо.

Голова чуть заметно кивнула. Сомкнулись ресницы, только сейчас Елкин заметил, что они длинные, как у девчонки. Тихо, стараясь не задеть чужие ноги, попятился к выходу. И стал взбираться по скользкому склону, забирая левей, пока не выполз к траншее, как раз над коллектором. Труба внизу была защищена от поймы цементной бровкой, и он теперь ясно понял, что лучшей кинжальной позиции для пулемета не отыскать. Если кинутся в атаку — ударить во фланг, — еще полчаса, час можно выгадать, пока хватит патронов.

Лида стояла рядом с Королевым, прислонясь к законченной стенке окопа. Немцы все копошились у переправы. Было видно, как весь подлесок кишит ими, а подобравшиеся лежали густо, под самым берегом.

— Собирай раненых, и уходите, — не спуская глаз с лощины, сказал он ей.

Уловил ее протестующий жест, почувствовал, как она вся колюче сжалась, добавил:

— Приказываю: на сборы пятнадцать минут. Кто на ногах — пойдут пешими. До городка километр, успеете. Поняла? Кого можно, надо спасти.

— Нет. Я должна…

— Раненых больше не будет… Немца этого оставь, Растолкуй ему. Пакеты раздай. Всё! Выполняйте приказ! — жестко добавил он.

Она ткнулась ему в плечо лбом, он легонько оттолкнул, пробормотал:

— Давай, давай, Лид, времени нет.

И, будто оба торопились по важному делу, резко разошлись.

Вместе с Горошкиным они осторожно сняли ДШК и юзом, прячась за уступы, стащили вниз к коллектору.

Немцы группами перебегали переправу, кое-кто оскальзывался под одиночными выстрелами, бухался в черный стрежень и исчезал мгновенно, остальные ползли под горку. Отсюда, с коллектора, скрытого бровкой, они были видны как на ладошке — темная, живая масса под самым обрывом, точно грязная пена, прибитая к побережью. Она шевелилась, поблескивая в лучах закатного солнца вороненой сталью автоматов. Еще немного и — рванутся вверх по откосу.

Они установили пулемет и легли, переводя дыхание, Горошкин повернул к Семену конопатое лицо, с блуждающей улыбкой в углах сомкнутых губ.

— Закурим, лейтенант, — сказал он. — А мне сегодня девка приснилась, знакомая, — фыркнул он. — Соснул я стоя. Как их выкурили, так и кинуло в сон. Вот уж год не снилась, а тут — на́ тебе. Красивая, как лебедь.

Семен покосился на Горошкина. И вдруг ему вспомнился до хватающей за душу тоски лунный вечер, Юлькин смех, обжигающий холодок зубов и шепот: «Пойдем к нам, мать дежурит». А он испугался…

— Вот удивляетесь, а? Я и сам удивляюсь. Надо было жениться, дураку…

«Еще минут десять, не больше», — думал Елкин. Они поднимутся, а ему пора наверх. Но его будто приморозило к мягкому снежку.

— …Ведь даже за руку не тронул. За локоть однажды взял, как толкнет: нормальный?

«Главное, выбрать момент, патронов мало. Если точно рассчитать, положим их. Полчаса выигрыша».

— Так и провожали друг дружку. Я ее, она — меня, потом до свиданьица, поручкаемся. Прямо дипломаты какие…

«А граната напоследок?»

— Дурак и есть.

Округлое молодое лицо, глаза в туманном блеске, как после брачной ночи. А какая она бывает, брачная?

— Главное — выбери момент. Как встанут — еще не всё! Вот когда бросятся, тогда и сбривай снизу вверх, внизу их больше, самая куча. А кто прорвется, тех нам оставь.

— Это ясно. — Горошкин точно сглотнул воспоминания. — Заботливый ты мужик. Ну, конечно, тебе по штату положено.

— Ну, пока.

Еще раз пересчитал коробки. Пять штук. И десять наверху. Пятнадцать. На час-полчаса, если экономить.

Уже сверху, из окопчика, оглянулся на лощину: за бункером, вытянувшись цепочкой, тянулись за двуколкой раненые, тащили носилки. Мелькнула зеленая шинелька, застыла на миг и вроде бы махнула рукой. Или показалось.

Елкин бегом прошел по траншее, отдавая последние приказания. Люди не оборачивались, без него знали, что и как. Вернулся и поудобней утвердил ручной пулемет.

На резьбе ствола розово золотился закатный зайчик. Исчез. С востока потянуло влажным ветерком, вязкие облака наплыли на солнце, тушуя небо.

Он ждал этого броска как желанной неизбежности, и все равно он оказался внезапным, сокрушающим. Внизу гулко заговорил крупнокалиберный, Горошкин-таки выдержал паузу. Но те, внизу, не замедлили бег. Перепрыгивая через тела убитых, неслись как на крыльях, вырастая на глазах, весь, склон стал черным; и уже явственно различались налитые лица, распахнутые куртки, черные повязки на рукавах.