Марш Радецкого

Вагнер и Тротта поднялись. Они начали пить коньяк, смешивая его с «девяностоградусной» и запивая пивом. Капитан Вагнер стыдился своего поражения не меньше, чем стыдится его побежденный генерал, который к тому же пригласил своего друга понаблюдать за ходом битвы и разделить с ним лавры победителя. Но и лейтенант разделял стыд капитана. И оба знали, что без алкоголя не могут смотреть в глаза друг другу. Они пили медленно, маленькими равномерными глотками.

— Твое здоровье! — сказал капитан.

— Твое здоровье! — отвечал Тротта.

Каждый раз повторяя эти тосты, они мужественно посматривали друг на друга, демонстрируя свое равнодушие к случившейся беде. Но вдруг лейтенанту показалось, что капитан, его лучший друг, несчастнейший из смертных, и он начал горько плакать.

— Почему ты плачешь? — спрашивал капитан, и его губы дрожали.

— О тебе, о тебе, мой бедный друг, — рыдал Тротта.

И они предавались то молчаливым, то многословным жалобам.

В голове капитана Вагнера всплыл один старинный план. Он касался лошади Тротта, на которой капитан ездил ежедневно, которую он полюбил и сначала даже хотел купить. Но тут же ему пришло в голову, что, будь у него столько денег, сколько стоила эта лошадь, он, без сомнения, выиграл бы состояние в баккара и мог бы купить несколько лошадей. Затем он решил взять у лейтенанта лошадь, не платя за нее, продать ее, поставить деньги на карту, чтобы снова затем выкупить лошадь. Было ли это неблагородно? Кому это могло повредить? Сколько бы на все это понадобилось времени? Два часа игры, и все в порядке! Выигрываешь вернее всего, когда садишься за стол без страха и не считая. О, если б только один разочек сыграть как богатый, независимый человек! Один разочек! Капитан проклинал свое жалованье. Оно было так мизерно, что не позволяло ему играть «по-человечески».

Теперь, когда они, растроганные, сидели друг против друга, забыв обо всем на свете и убежденные, что весь свет забыл о них, капитан решил, что может наконец сказать:

— Продай мне твою лошадь!

— Я тебе дарю ее, — растроганно отвечал Тротта.

"Подарок нельзя продавать, даже не надолго", — подумал капитан и произнес:

— Нет, продай!

— Возьми ее! — упрашивал Тротта.

— Я заплачу! — настаивал капитан.

Так они спорили в продолжение нескольких минут. В конце концов капитан встал, слегка пошатываясь, и крикнул:

— Я вам приказываю продать ее мне!

— Слушаюсь, господин капитан, — машинально отвечал Тротта.

— Но у меня нет денег! — заикаясь проговорил капитан, уселся и снова обрел свое добродушие.

— Это не важно! Я дарю ее тебе!

— Нет, ни в коем случае! Да я больше и не хочу ее покупать. Будь у меня деньги…

— Я могу продать ее кому-нибудь другому, — заметил Тротта. Он весь светился радостью от этой неожиданной идеи.

— Великолепно! — вскричал капитан. — Но кому?

— Хотя бы Хойницкому.

— Великолепно, — повторил капитан. — Я должен ему пятьсот крон!

— Я берусь это уладить, — сказал Тротта.

Он выпил, и сердце его было полно сострадания к капитану. Этого беднягу необходимо спасти! Он в большой опасности. Близким и родным был ему этот милый капитан. Кроме того, лейтенант считал безусловно необходимым в эту минуту сказать доброе, утешительное и, может быть, значительное слово совершить великодушный поступок. Дружба и потребность казаться очень сильным и великодушным сливались воедино в его сердце. Как два теплых потока. Тротта подымается. Утро уже наступило. Некоторые лампы еще горят, побледневшие от светлой серости дня, мощно проникающего сквозь жалюзи. Исключая господина Бродницера и его единственного кельнера, в заведении нет ни души. Печальные и обнаженные стоят столы, стулья и эстрада, на которой всю ночь весело попрыгивал "соловей из Мариахильфа". Весь этот дикий беспорядок создает страшную картину стремительного бегства — словно гости, застигнутые внезапной опасностью, испуганными толпами покинули это кафе. Длинные картонные мундштуки папирос кучами валяются на полу рядом с короткими огрызками сигар. Эти остатки русских папирос и австрийских сигар говорят о том, что гости из чуждых стран играли здесь с жителями этого края…

— Счет! — кричит капитан. Он обнимает лейтенанта. Долго и прочувствованно прижимает его к своей груди. — Итак, с богом! — говорит он с полными слез глазами.