— Они пели! Их голоса так прекрасны!… — Дайер зажмурился, — Они пели… они пели… — Его детское лицо сморщилось, словно он собрался заплакать. — Я не помню! Не помню, о чем они пели!
Эти слова внушили надежду: может быть, к Дайеру возвращается разум?
«Но почему я не сошел с ума вместе с ним? — удивился Вансен. — Впрочем, откуда мне знать, в своем ли я уме?»
— Пошли, — позвал его Коллум, хватая за руку. — Они уходят от нас.
— Нам их не догнать. Мы снова заблудились, — проговорил Вансен, стараясь не поддаться гневу. В том, что Коллум свихнулся, а капитан сохранил рассудок, Дайер не виноват. — Нам очень нужно выбраться отсюда, но мы не пойдем за сумеречным племенем. — Последние остатки чувства долга помогали капитану гвардейцев держаться. Он собрал волю в кулак. — Мы должны обо всем рассказать принцессе… и принцу. Мы должны известить Авина Броуна.
— Да, — кивнул Коллум. — Они будут счастливы. Вансен застонал. Он осмотрелся вокруг в поисках дров для костра и сказал:
— Странно, но я почему-то так не думаю.
После длинной череды снов, в которых по темным залам и по окутанному туманом саду его преследовали существа без лиц, Феррас Вансен оставил надежду отдохнуть. Он грел руки над костром и гадал, что делать в столь отчаянном положении. Вансен был так изможден, что мысли не шли в его голову: он бессмысленно смотрел на деревья, готовый кричать от отчаяния. Он провел детство в деревне и не мог себе представить, что можно так ненавидеть лес и самые обычные деревья. Все выглядело знакомым — дуб и бук, береза и ольха, вечнозеленые растения, — но казалось, будто пропитанные влагой деревья в здешнем сыром темном лесу погрузились в раздумья, а тишина наполнена осмысленностью и силой. Вансен закрывал глаза, и ему казалось, что его окружали древние жрецы в серых и зеленых одеждах. Высокие и стройные, они были недовольны самовольным вторжением чужака в их священные владения.
Когда Коллум Дайер проснулся, было похоже, что тот освободился от злых чар. Дайер огляделся и застонал:
— О молот Перина, когда же в это проклятое место придет солнце?
— Светлее не будет, пока мы не выйдем из леса, — сообщил ему Вансен. — Мог бы уже понять.
— Давно мы здесь? — Дайер удивленно посмотрел на свои руки, словно они стали чужими. — Я чувствую себя больным. А где остальные?
— Ты совсем ничего не помнишь? Он пересказал товарищу все, что с ними случилось и что они видели. Дайер не мог поверить услышанному.
— Я ничего не помню, — изумился он. — Что со мной случилось? Зачем я это говорил?
— Не знаю. Наверное, лес сводит людей с ума. Пошли. Если ты пришел в себя, нам лучше двигаться дальше.
Так они и сделали, но слабая надежда, что Вансен сумеет определить направление к землям смертных, очень быстро испарилась. День клонился к вечеру, Дайер всю дорогу ругался, а Вансен срывал на нем свое раздражение. В конце концов, у него не было ни минуты отдыха: он не терял разум, как его напарник, и два дня ему пришлось бродить кругами, безмерно страдая от влияния этого бесконечного непроходимого леса, пока Дайер воздавал хвалу сумеречному племени. Значит, придется снова заночевать в лесу, а может быть, они безнадежно заблудились и вообще никогда отсюда не выберутся. Еда и вода заканчивались. Вансен не доверял ручьям в таком колдовском месте, но понимал: скоро придется пить из них или умирать от жажды. Где-то в середине дня — если можно определить время суток без солнца — Вансен увидел людей. Они шли в другую сторону: поднимались на пригорок примерно в миле впереди. Вансен и Дайер находились в ущелье, и тех путников скрывали деревья. В первую минуту гвардейцы хотели спрятаться и переждать, пока неизвестные пройдут. Но один из них показался Вансену знакомым. Посмотрев повнимательнее, он пришел в неописуемый восторг.
— Клянусь всеми богами, это Саутстед! — воскликнул он. — Его походку нельзя не узнать: идет, словно у него бочонок между ног.
Дайер прищурился.
— Вы правы. Ну кто бы мог подумать, что я так обрадуюсь этому сукину сыну!
Надежда придала им сил, они побежали, но быстро выдохлись. Дайер хотел закричать, испугавшись, что они потеряют товарищей из виду. Но Вансен остановил его: ни к чему производить лишний шум — и без того казалось, что окружающие деревья знают об их присутствии и недовольны этим.