Маршак

В трамвай поэзии,
                             словно в собес,
Набитый людьми и буквами,
Я не с передней площадки влез —
Я повисел на буфере.
Потом на подножке держался хитро
С рукой,
             прихлопнутой дверью,
А как наконец прорвался в нутро,
И сам себе я не верю.
Место всегда старикам уступал.
От контролеров не прятался.
На ноги людям не наступал.
Мне наступали — не плакался…
Я с теми,
                кто вышел и строить и месть,
Не с теми,
                 кто вход запрещает.
Я с теми,
               кто хочет в трамваи влезть,
Когда их туда не пущают.
Жесток этот мир, как зимой Москва,
Когда она вьюгой продута.
Трамваи резиновы.
                                  Есть места!
Откройте двери, кондуктор!

Маршаку небезразличны были пути развития русской поэзии. Именно поэтому он не назидательно, но предостерегает от чрезмерной самоуверенности тех, кто входит в поэзию уже после бума, начавшегося в конце 1950-х. По сравнению с ними Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, которым тогда, в начале 1960-х было около тридцати, чувствовали себя стариками, о чем Евгений Евтушенко написал:

…Приходят мальчики,
                                     надменные и властные,
Они сжимают кулачонки влажные
И, задыхаясь от смертельной сладости,
Отважно обличают
                                  мои слабости.

Спасибо, мальчики!
                                 Давайте!
                                                 Будьте стойкими!
Вступайте в спор!
                               Держитесь на своем!
Переставая быть к другим жестокими.
Быть молодыми мы перестаем…

Молодые поэты, вошедшие в литературу в период хрущевской «оттепели», едва ли задумывались о страшной судьбе советских поэтов старшего поколения. Им не надо было скрывать стихов (как Маршаку «Сиониды»), написанных когда-то давно. Они могли публиковать, а если не напечатают — прочесть на стадионе, где «тираж» читателей был немногим меньше, чем тираж книг. В конце 1950-х — начале 1960-х да и позже (может быть, исключая времена Андропова) хватка советской власти была уже не та, что в 1930— 1950-х годах. Можно ли себе представить в те годы очередь — длинную, гудящую, — выстроившуюся за сборником стихов того же Евтушенко. Наверное, поэтому Маршак в своих набросках к статье о молодых поэтах строго предупреждает: «Молодого поэта можно почувствовать или не почувствовать, принять его или не принять.

А рассматривать его стихи, как ученическую тетрадку, подчеркивая строчки и предостерегая автора восклицательными знаками на полях, — дело бесполезное, да и обидное, если только перед нами не первая робкая попытка начинающего.

Но человек, выступающий в печати, да не с отдельным стихотворением, а с целым сборником стихов, не может и не должен ждать скидки на молодость».

Мой друг, зачем о молодости лет
Ты объявляешь публике читающей?
Тот, кто еще не начал, — не поэт,
А кто уж начал, тот не начинающий.

Не знаю, можно ли считать тридцатилетнего Евтушенко начинающим поэтом, но неоспоримо то, что автор строк «Собою были мы разбиты, как Рим разгромлен был собой…» для читателей был пророком, равно как поэтом несоизмеримой популярности, написав строки: «Постель была расстелена, / А ты была растеряна, / И ты шептала шепотом: / — А что потом? А что потом?» Пожалуй, больше всего внимания в статье «О молодых поэтах» Маршак уделяет Вознесенскому: «Один из самых „пенистых“ — и вместе с тем один из самых талантливых молодых поэтов — Андрей Вознесенский. Он пишет размашисто, безоглядно, безудержно, порой опрометчиво, сталкивая различные эпохи и стили. Подчас он не заботится об укреплении своих позиций, веря, что его поймут и с полуслова.

Неизвестно, куда бы завело поэта стремление к остроте — движение „по лезвию“, если бы его иной раз не спасали неожиданные при такой стремительности пристальность и зоркость.

Это особенно заметно в цикле стихотворений „Треугольная груша“, который вызвал у нас столько споров».

И все же между строк улавливается: из молодых поэтов Маршаку ближе Евтушенко: «Но день за днем мы стали все больше узнавать Евгения Евтушенко, поэта разнообразного, неровного, может быть, еще не вполне проявившего себя, но всегда внятного и заставляющего прислушиваться к своему голосу.

Хорошо сделала „Молодая гвардия“, выпустив в этом году довольно большой том его стихов.

Многое в этом сборнике оказалось для меня — думаю, и для других читателей — неожиданным и новым.