Маршал Баграмян

Маршал одобрительно улыбнулся. Я сказал:

— Вы были на этом Пленуме, знаете лучше меня все, что там происходило.

Дальше я поделился с Иваном Христофоровичем своим мнением по поводу некоторых выступлений на Пленуме.

— Суслов в основном докладе говорил о многом, но главное обвинение сводилось к тому, что Жуков игнорирует Центральный Комитет. Жуков без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей…

Хрущев по поводу этой школы бросил реплику: «Неизвестно, зачем было собирать этих диверсантов без ведома ЦК. Разве это мыслимое дело? И это делает министр обороны с его характером. Ведь у Берии тоже была диверсионная группа, и перед тем, как его арестовали, Берия вызвал группу головорезов, они были в Москве, и если бы его не разоблачили, то неизвестно, чьи головы полетели бы».

Баграмян махнул рукой.

— Обвинения Жукова в заговоре и создании силы с целью захвата власти были явным вымыслом. О ее создании Генштабом был издан официальный приказ, обеспечением занимались соответствующие управления: оружием, обмундированием, питанием, транспортом, средствами связи, жильем и автопарками, то есть все, кому полагалось этим заниматься по служебным обязанностям. Это была не школа диверсантов, а дивизия особого назначения, которая формировалась в Коврове. Ее командиром был назначен генерал Мамсуров.

— Иван Христофорович, хочу спросить вас о том, что меня больше всего удивляет, — о выступлениях наших маршалов. Я подробно изучил стенограмму. Обдумывал и взвешивал каждое выступление, оценивал отношение к Жукову каждого выступающего не только с точки зрения обязательной поддержки желания Первого секретаря (а оно, конечно же, всем было понятно), но и с учетом фактора времени — все это говорилось после XX съезда, который якобы восстанавливал в партии, в стране ленинские нормы принципиальности, правдивости и честности. И каждый из выступающих, если он того захотел бы, мог высказать свое мнение насчет Жукова, даже если оно не совпадало с официальным. Но никто — ни один из выступивших на Пленуме военачальников не поддержал, не защитил маршала! Что это? Опасение попасть в число его единомышленников? А может быть, мстительность, ведь некоторые из ораторов терпели несправедливость и оскорбления со стороны Жукова. Вот дилемма: или все крупнейшие военачальники, обвинявшие Жукова, были нечестные, непорядочные люди, или они говорили правду и Жуков действительно виноват. Давняя мудрая военная поговорка гласит: «Не может быть такое, когда весь строй идет не в ногу, а кто-то один в ногу». И еще такая ирония: «Все самое плохое скажут о вас друзья».

Значит, Жукова развенчали, осудили и отстранили от должности министра обороны правильно? Военачальники, конечно же, были людьми порядочными, они говорили честно, и Жуков был виноват в том, в чем его обвиняли: грубость, несправедливость, порой чрезмерная требовательность, унижение и даже оскорбление некоторых старших офицеров и генералов. И сам Жуков в заключительном слове признал это.

Иван Христофорович сказал:

— Жуков не признал, и никто из боевых товарищей его не обвинял в намерении захватить власть. Только Хрущев особенно нажимал на это обвинение. Я понимал все неприличие этой затеи Хрущева и на Пленуме не выступил. Ну, а другие выступали по инерции. Генеральный секретарь, он же Верховный Главнокомандующий, дал указание, и его надо было выполнять. Маршалы — люди дисциплинированные.

Порученец маршала генерал Корнеев мне рассказывал:

— После Пленума было указание ЦК обсудить его материалы на партийных собраниях во всех учреждениях и организациях. Провел такое собрание и Баграмян в академии. Он не мог не выполнить это указание ЦК. Но никаких резких обвинений Жукову не высказал. В общих словах пересказал о работе Пленума. Об этом кто-то из его недоброжелателей «проинформировал» вышестоящие органы, и к Ивану Христофоровичу кое-кто наверху стал относиться с прохладцей…

Напомню, Пленум проходил в конце октября, через несколько дней, 7 ноября — праздник Октябрьской революции. У меня был список, по которому я готовил к праздничным дням поздравления от Баграмяна его друзьям и начальникам.

В этот раз я подготовил всем, в том числе и Жукову. Представляя поздравления на подпись маршалу, я положил на стол последней открытку для Жукова и ждал, как отреагирует Иван Христофорович. Он сказал:

— Правильно, сейчас Георгию Константиновичу особенно приятно будет получить такое поздравление и добрые пожелания.

Как мне стало известно позднее, Жукову не прислал поздравления никто из выступавших на Пленуме. Опальный! И вдруг теплые, добрые слова от Баграмяна. Жуков всегда относился к Ивану Христофоровичу с большим уважением, а после этого случая их дружба стала еще крепче.

На празднование 20-летия Победы Жукова впервые после опалы пригласили на прием в Кремль. Когда он вошел в зал, где собирались гости до застолья, все вдруг притихли и устремили взоры в сторону Жукова. Он прошел через весь зал и подошел к Баграмяну, пожал ему руку, обнял и тепло поздравил. Ни к кому другому Жуков не подошел!