Маршал Жуков

Однако Сталину обстановка была известна шире, чем Жукову на фронте. Дело в том, что очень многие газеты и радио на Западе, да и наши союзники даже, подняли шум вокруг неудачного восстания в Варшаве и обвиняли советское командование в пассивности, в том, что оно не только не смогло помочь восставшим, но, учитывая, что восстание это было начато лондонским эмигрантским правительством, якобы советская сторона умышленно не предпринимала активных наступательных действий, чтобы это восстание было гитлеровцами подавлено. По сути дела, Верховное Главнокомандование и лично Сталина обвиняли в предательстве.

Поэтому Сталин так нервничал и требовал от Жукова продолжать наступление и оказать все-таки помощь восставшим. И когда Жуков доложил довольно убедительно (и сделал это неоднократно) о невозможности продолжения' наступления, Сталин очень разгневался и перед тем, как бросить трубку, решил, что по телефону с Жуковым договориться не удастся, приказал:

— Вылетайте завтра в Ставку с Рокоссовским. Поговорим на месте.

В Москве Жукова и Рокоссовского принял не один Сталин, в кабинете находились Антонов, Молотов и Маленков. Сталин очень сухо поздоровался с маршалами и сказал:

— Ну, докладывайте.

Жуков развернул карту и стал излагать ситуацию и свое отношение к происходящему. Здесь мне кажется уместным привести слова Жукова, потому что они отражают его впечатление о происходящем: «Вижу, И. В. Сталин нервничает: то к карте подойдет, то отойдет, то опять подойдет, пристально поглядывая то на меня, то на карту, то на К. К. Рокоссовского. Даже трубку отложил в сторону, что было всегда, когда он начинал терять хладнокровие и был чем-нибудь недоволен.

— Товарищ Жуков, — перебил меня В. М. Молотов, — вы предлагаете остановить наступление тогда, когда разбитый противник не в состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение?

— Противник уже успел создать оборону и подтянуть необходимые резервы, — он сейчас успешно отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери.

— Вы поддерживаете мнение Жукова? — спросил Сталин Рокоссовского.

— Да, я считаю, надо дать войскам передышку и привести их после длительного напряжения в порядок.

— Думаю, что передышку противник не хуже вас использует, — сказал Сталин. — Ну, а если поддержать 47-ю армию авиацией и усилить ее танками, артиллерией, сумеет ли она выйти на Вислу между Модлином и Варшавой?

— Трудно сказать, товарищ Сталин, — ответил Рокоссовский, — противник тоже сможет усилить это направление.

— А как вы думаете? — спросил Сталин Жукова.

— Считаю, что это наступление нам не даст ничего, кроме жертв. А с оперативной точки зрения нам не особенно нужен район северо-западнее Варшавы. Город нужно брать обходом с юго-запада, одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь — Познань. Сил для этого сейчас на фронте нет, но их следует сосредоточить. Одновременно нужно основательно подготовить к совместным действиям и соседние фронты на Берлинском направлении.

Сталин, видно, окончательно вышел из себя из-за этой несговорчивости полководца.

— Идите и еще раз проверьте ваши предложения, — сказал он жестко.

Сталин не раз прибегал к этому приему, обращаясь с маршалами как со школьниками, когда они были не согласны с его точкой зрения. Выдворение из комнаты было своеобразной угрозой и явным наказанием.

Но Сталин считал возможным так обращаться даже с прославленными полководцами.

О дальнейшем Жуков пишет так: «Мы с К. К. Рокоссовским вышли в библиотечную комнату и опять разложили карту. Но не успели мы как следует расположиться, как нас снова вызвали в кабинет Верховного.

— Мы тут посоветовались и решили согласиться на переход к обороне наших войск, — сказал Верховный, — что касается дальнейших планов, мы их обсудим позже. Можете идти.