Маршал Жуков

«Мне второй раз приходится присутствовать при разборе дела, касающегося товарища Жукова: первый раз после окончания войны, еще при жизни Сталина, и сейчас второй раз. Первый раз мы выступали все, в том числе и я, давая совершенно объективную оценку товарищу Жукову, указывая его положительные и отрицательные стороны... Его выступление тогда было несколько лучше, чем сейчас, оно было короче, но он тогда прямо признал, что да, действительно, за мной были такие ошибки. Я зазнался, у меня есть известная доля тщеславия и честолюбия и дал слово, что исправит эти ошибки».

(Бедный Рокоссовский, как ему трудно было говорить. Он не обвиняет Жукова напрямую: он цитирует его признания).

Затем Рокоссовский все же сказал о своей обиде, когда в напряженнейшие часы сражения под Москвой Жуков оскорбил его в горячке боя. Не желая навлечь на себя опалу и все же пытаясь остаться справедливым, Рокоссовский сказал:

«Говоря о правильности решения партии в отношении человека, который не выполнил волю партии, нарушил указания партии... я скажу, что и я считаю себя в известной степени виновным. И многие из нас, находящиеся на руководящих постах, должны чувствовать за собой эту вину. Товарищ Жуков проводил неправильную линию... и нашей обязанностью было, как членов партии, своевременно обратить на это внимание... Я краснею, мне стыдно и больно за то, что своевременно этого не сделал и я...»

Рокоссовский был единственным из всех выступавших на пленуме, кто хоть немного, хоть косвенно пытался поддержать Жукова. Но решение пленума он все же признал «правильным и своевременным».

На последнем заседании пленума 29 октября дали возможность высказаться и Жукову. Он сказал очень коротко, всего несколько фраз, последней была следующая:

«Я признаю свои ошибки, я их в процессе пленума глубоко осознал и даю слово Центральному Комитету партии полностью устранить имеющиеся у меня недостатки. В этом я заверяю через наш Центральный Комитет КПСС всю нашу партию».

После Жукова выступил с очень длинной речью Хрущев, который больше часа буквально громил маршала, особенно всячески принижая и искажая его роль в годы войны.

Жуков несколько раз по ходу его речи бросал реплики:

«Никита Сергеевич, это не совсем правильно, это надо разобрать. Я к этому не имею отношения».

«Это не моя затея, я получил указание...»

«Это выдумка. Можно проверить документы».

«Это нашептывание».

После такого «фундаментального» выступления Первого секретаря Суслов отказался от заключительного слова.

Пленум единогласно принимает решение о выводе Жукова из членов Президиума и членов ЦК. Не довольствуясь этим единодушием, а точнее, подкрепляя свои действия, Хрущев отступил от регламента и традиций. Видимо, в глубине души его все же мучило сознание того, что он творит неправое, нехорошее дело, и он искал для себя дополнительные опоры.

«Может быть, спросим приглашенных на пленум товарищей, не членов ЦК, — командующих округами, армиями, флотами, членов военных советов, всех коммунистов, которые приглашены. Кто за то, чтобы вывести товарища Жукова из состава Президиума ЦК, прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Принимается единогласно.

Голосуют все приглашенные. Кто за то, чтобы вывести из состава ЦК товарища Жукова, прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет. Принято единогласно».

Такого позорного голосования не членов ЦК, не имеющих права участвовать в этом голосовании, партия даже при диктаторе Сталине не допускала. С таким же успехом «присутствующие» могли проголосовать о снятии с поста президента США или другого государства.

После такого единодушия и единомыслия членов пленума Жуков встал и вышел из зала. Но на этот раз он не чеканил строевого шага. Он был подавлен. Позже маршал рассказал о своем состоянии в те дни:

«Я вернулся после этого домой и твердо решил не потерять себя, не сломаться, не раскиснуть, не утратить силу воли, как бы ни было тяжело.

Что мне помогло? Я поступил так. Принял снотворное. Проспал несколько часов. Поднялся. Поел. Принял снотворное. Опять заснул. Снова проснулся, снова принял снотворное, снова заснул... Так продолжалось пятнадцать суток, которые я проспал с короткими перерывами. И я как-то пережил все то, о чем бы я думал, с чем внутренне спорил бы, что переживал бы в бодрствующем состоянии, все это я пережил, видимо, во сне. Спорил, и доказывал, и огорчался — все во сне. А потом, когда прошли эти пятнадцать суток, поехал на рыбалку...

Так я пережил этот тяжелый момент».

* * *