Маршалы и генсеки

Беллетрист не называет его имени, но иносказательные намеки уже понятны. Затем он переводит действие в операционную, где командарма в течение двадцати семи минут безуспешно пытаются усыпить хлороформом. Есть организмы, которые отличает повышенная чувствительность к определенным веществам. У Гаврилова, видно, была идиосинкразия к хлороформу. Тем не менее, несмотря на то, что в больнице был эфир, подлили еще хлороформу. Командарм заснул на сорок восьмой минуте — после того, как дозу хлороформа увеличили вдвое. Когда же Лозовский добрался с помощью скальпеля до желудка, повернул и обмял его, в том месте, где должна быть язва, его взгляду открылся белый, точно вылепленный из воска, похожий на личинку навозного жука рубец, свидетельствующий, что язва уже зажила и, следовательно, операция была бесцельна.

В это мгновение у оперируемого пропал пульс, исчезло дыхание. Холодали ноги. Наступил сердечный шок: организм, не принимавший хлороформа, был хлороформом отравлен. Это означало то, что человек никогда уже не встанет к жизни, что он должен умереть, что искусственным дыханием, кислородом, камфарой, физиологическим раствором можно отодвинуть смерть на час, на десять, на тридцать часов, не больше, что к человеку не придет сознание, что он, в сущности, умер. Было ясно, что Гаврилов должен умереть под ножом, на операционном столе.

Как и полагалось, делалось искусственное дыхание, вводили камфару, физиологический раствор, но это уже не помогало. Командарма положили на стол с колесиками и отвезли в его палату, где он и умер — герой гражданской войны, герой великой русской революции, человек, обросший легендами, тот, который имел волю и право посылать людей убивать себе подобных и умирать. В коридоре швейцар сказал, что профессора Лозовского дважды вызывали по телефону из дома номер один.

Затем следовало описание приезда негорбящегося человека в больницу, сцена прощания с телом командарма.

В конце старый товарищ Гаврилова, с которым он встречался накануне операции, Попов, получил адресованную ему записку:

«Алеша, брат! Я ведь знал, что умру». И далее командарм завешал старинному другу поселиться со своей женой, вместе растить детишек.

А в начале было такое предисловие: «Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видел его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю — и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не является репортаж о смерти наркомвоена. Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нем подлинных фактов и живых лиц. Бор. Пильняк».

Предисловие, написанное по требованию редакции журнала «Новый мир», не развеяло предположений, а, наоборот, укрепило их. Об этом говорит и тот факт, что весь тираж номера журнала «Новый мир» за 1926 год с «Повестью непогашенной луны» был конфискован. Полученные подписчиками экземпляры изымались, их хранение приравнивалось к контрреволюционной деятельности. Послевоенные поколения советских людей об этом рассказе не знали. И только благодаря журналу «Знамя», который в конце 1987 года опубликовал «Повесть непогашенной луны», читатели получили возможность сами убедиться в том, кого вывел в своем произведении Пильняк под именем командарма Гаврилова и негорбящегося человека. В 1989 году издательство «Книжная палата» выпустило в свет сборник избранных произведений Бориса Пильняка, неспроста открывающийся «Луной», которая из всего литературного наследия Пильняка вышла у нас первой. Кстати, за рубежом, включая и страны Восточной Европы, книги Пильняка обычно открывались именно этим рассказом.

Летом 1926 года вокруг него разгорелся скандал. Какое-то количество экземпляров «Нового мира» с «Повестью непогашенной луны» все же разошлось. Хотя Сталин и Фрунзе не были названы по именам, современники мгновенно разглядели знакомые черты. О внезапной смерти Фрунзе ходило немало предположений и слухов. Словом, уже в шестом номере «Нового мира» за 1926 год публикация рассказа Бориса Пильняка была признана явной и грубой ошибкой. Писатель публикует покаянйое письмо, но покаяние носит странный характер: Пильняк не снимает главного в произведении.