Марсианин (опыт биографии)

Как удивились бы, наверное, все эти, тогда совсем еще молодые люди, если бы кто-нибудь сказал им той зимой, что подвал этот войдет в историю, о нем будут писать книги, на доме укрепят мемориальную доску, а юбилеи ГИРД будут отмечать торжественными заседаниями с академиками в президиуме.

Сколь ясно прослеживаются научно-технические корни ГИРД, столь очевидны и ее социальные корни. Это было время претворения в жизнь планов первой пятилетки, время великого энтузиазма великих строек. Дух новаторства и поиска, вера в реальность самых фантастических планов, убежденность в непременном низвержении всех ранее существовавших сроков, новые, социалистические формы человеческих отношений — вот та атмосфера, не зная, не чувствуя которой нельзя представить и понять ГИРД.

В подвале дома № 19 на Садово-Спасской собрались люди очень разные, но объединенные общими интересами. Почти все они читали Жюля Верна и знали о работах Циолковского, почти все слушали лекции Цандера, посещали первую мировую космическую выставку на Тверской и толпились на межпланетных диспутах в МГУ. Почти все были романтиками по складу души, и все без исключения — людьми абсолютно бескорыстными. Человеку корыстному в ГИРД делать было нечего: денег поначалу вообще никаких не платили, а вместо славы получали лишь насмешки. Когда злые языки расшифровывали ГИРД как «Группу инженеров, работающих даром», они улыбались. Да, даром! Да, за идею! Да, чтобы улететь на Марс! Они приходили в холодный подвал после рабочего дня и уходили поздно ночью. Брали работу на дом и приносили из дома серебряные ложки, когда выяснилось, что паять требуется серебром.

Подобная самоотверженность даже в те годы показалась чрезмерной. Увы, люди склонны предполагать худшее. Гирдовцев все время проверяли какие-то профсоюзные комиссии, инспектора по охране труда. Ведь все их ночные бдения были явным нарушением трудового законодательства.

Однажды один такой инспектор, собрав всех обитателей подвала, долго и нудно объяснял им необходимость трудового регламента. Слушатели угрюмо молчали, ожидая, когда же он наконец уйдет и не будет мешать работе.

И тут неожиданно для всех Цандер, который на подобных мероприятиях всегда выключался из действительности, погружаясь в безмолвные беседы сам с собой, вдруг выступил вперед и спросил:

— Скажите, пожалуйста, когда в 1917 году наш народ завоевал Советскую власть, профсоюз тоже регламентировал время боев? Я думаю, что нет. Как же вы не можете понять, что сидящие здесь люди — такие же воины, только вооружены не винтовками, а умом и трудом. Мы хотим получить космические скорости до тридцати тысяч километров в час, чтобы можно было слетать на Марс и другие планеты. Человек проникает в космос! Вы понимаете, что это такое?

Стало очень тихо. Инспектор смотрел на Цандера долгим взглядом, и во взгляде этом была боль.

Потом он взял в охапку свой портфель и ушел из подвала.

Они начинали буквально на пустом месте: ничего не было. Друзья из ЦАГИ подарили им ручное точило. Потом появился списанный токарный станок. Самый захудалый класс самого захудалого ПТУ наших дней — сокровищница Али-бабы в сравнении с нищетой «сорока разбойников», рыскающих по всей Москве в поисках забитого зубила и ржавого напильника. Добывали все, что можно было добыть. К середине 1933 года у них было шесть токарных станков, один строгальный и много другого оборудования.

В подвале размещались не только конструкторы, но и техническая библиотека, механический, сварочный и слесарно-сборочный цехи, это был пусть плохонький и слабенький, но уже маленький заводик. Были стендовый и монтажные зальцы. Да, было тесно, холодно, мрачновато без окошек, но хорошо было! Все, кто работал там, в один голос говорят: хорошо было!

Цандер пришел в подвал не сразу. Он продолжал работать в ИАМ, но дела ГИРД постепенно вытесняли все его другие заботы, а начальники ИАМ, решившие еще в феврале «вполне освободить Фридриха Артуровича для работы по ракетам», узаконили, таким образом, тот давно известный факт, что этого человека нельзя ни заставить работать, если он не хочет, ни запретить ему работать, если он того желает.

Еще до переезда в подвал Королев, заручившись поддержкой актива ЦГИРД, симпатиями Черановского и расположением Цандера, начинает с необыкновенной настойчивостью пробивать идею ракетоплана. Везде и всюду старается он подчеркнуть, что эта машина — не прихоть планериста Королева, не чудачество «межпланетчика» Цандера, а дело всего Осоавиахима, дело государственное, имеющее важное оборонное значение для страны. Цандер понимает, что давние его мечты об общественном, административном признании его идей начинают воплощаться в жизнь. А то, что идеи действительно воплощаются, видно, например, из воистину исторического документа, который достоин того, чтобы воспроизвести его в этой книжке целиком.