Марсианский прибой

Я несколько опешил. Чтобы скрыть смущение, еще раз оглядел горизонт. Серая пелена дождя повсюду.

- Что-то ты выдумываешь…

Она шмыгнула носом.

- Так все говорят… И никто не видит. А я честная…

Я как-то не нашелся, что ответить.

- Я и папке так говорила, - продолжала она тусклым, равнодушным голоском. - Он меня вначале ремнем стегал, чтобы я не выдумывала. Больно… А я ничего не выдумываю.

- Да, но ведь радуги никакой нет…

- Есть.

- В каком ты классе? - попробовал я перевести разговор.

- В четвертом.

Мне капнуло за шиворот, я передвинулся на сухое место и теперь стоял совсем рядом с девочкой.

- Как, интересно, у вас в школе?

- Дразнятся.

- Почему?

- Не скажу.

Мы помолчали. Перед нами маячила завеса из сбегающих капель. Она не мешала, однако, заметить, что вдали светлело. Там синева явственно протапливала тучи.

«Девчонка права, дождь скоро кончится, - сообразил я. - Интересно, не унесло мои удочки?»

С высоты моего роста мне был виден пробор светлых волос и выпуклый лобик этого странного подростка, который упрямо, невзирая на насмешки и даже побои, отстаивает свое право видеть то, чего нет.

- Ты, вероятно, любишь сказки? - сказал я.

- Нет. Там все выдумано.

- А что ты тут делаешь? - сменил я тему.

- Гуляю. Это интересно.

- Почему?

Она посмотрела на носки своих драных тапочек и ничего не ответила.

- Ну, я пойду, - сказала она решительно. - А у вас клюет.

- Подожди, дождь еще не перестал.

И, словно нарочно, чтобы опровергнуть меня, капель замерла. На свободу вырвался луч солнца, и все мокро засверкало в его теплом и светлом кругу.

Девочка вошла в него, не торопясь и не оглядываясь. И честное слово, мне показалось, что она - центр этого теплого и светлого круга и что луч послушно следует за ней. Но, разумеется, это было игрой воображения.

Поплавок, когда я подошел к берегу, и вправду притапливало. После недолгой борьбы я вытащил замшелого от старости окуня, который отчаянно парусил спинной плавник, бил хвостом и вообще протестовал против изъятия из родной стихии. Его круглые, с золотистым ободком глаза слепо взирали на зелень и солнце.

Но добыча уже занимала меня куда меньше, чем встреча с девочкой. Вернувшись, я стал расспрашивать о ней свою хозяйку - старуху в темном платье, вечно и бесшумно, как летучая мышь, снующую среди горшков, ухватов, крынок и прочих домашних дел.

- Так ить, милый, ты должно Пахомову Нюрку повстречал… - нараспев сказала она. - Хорошая девка… - Она вздохнула, и морщины на ее лице приняли скорбное выражение. - Хорошая, да чудная малость.

- Чем же, мамаша, чудная?

- Так ить не скажу, а чудная…

- Придурковатая, что ли?

- Не-ет… А только заговаривается странно. Пахом уж и к доктору ее в Теляково водил, да ничего доктор-то не нашел. «Питать, - говорит, - ее надо…»

Большего я не добился.

Вечер выдался тихим и настороженным. Нервно мерцали звезды, вдали, в сухом черном тумане, вспыхивали голубые молнии, и долгое время спустя там глухо и грозно погромыхивало.

Не боясь вкрадчивых угроз грома, мимо меня прошли девушки. Их светлые платья невесомо проплывали над смутной лентой дороги туда, где уже похрипывала гармонь и подмигивали лучики фонариков. За девушками вразброд промаячили тоненькие фигурки малолеток, которых еще не принимали в круг гуляний, но которых он уже зазывно манил.

Я квартировал в амбаре напротив избы. Не спалось. Как всегда при резкой смене погоды в деревне, нервы чутко внимали далеким и неведомым толчкам, происходившим в природе. Уши напряженно слушали тишину. И потому, что кругом был мрак, и потому, что природой владело беспокойство, сознание, казалось, плыло в темной бесконечности, откликаясь на зов непонятных, звериных символов.

«А ведь девчонка была права… - подумал я, погружаясь в чуткий полусон. - Погода портится…»

- …Расскажи, расскажи, не бойся!

Голос вытолкнул меня из дремы, и я, как ослепленный окунь, сначала не мог сообразить, где я и что вокруг. Потом мысль обозначила положение кровати относительно стен амбара, амбара - относительно всей деревни, и так далее, пока, наконец, все не стало окончательно на свои места, если не во времени, так в пространстве. Тогда я понял, что разговаривают за стеной на скамейке, можно сказать под самым моим ухом.

- Не хочу… - услышал я ответ и насторожился, потому что это был голос Нюры - той самой девочки, которую я встретил днем.

- Ой, потеха сейчас будет! - хихикнул женский голос.

- Да не ломайся, не ломайся, - уговаривал первый голос. Я узнал его: он принадлежал губастому Федьке.

- Не хочу, опять смеяться будете. Пусти!

- Сама ходишь за нами, как привязанная, а как нам скучно, так пусти… - зло сказала женщина.

Я догадался, кому принадлежит и этот голос: краснощекой красавице Маше.

- Да что я вам, игрушка… - прошептала Нюра.

- Давай, давай, - подбадривал ее Федька. - Ну, что ты там видела, у Гремячего колодца? Слышь, Маша, мы там взялись для смеха ее купнуть, а она - ну нам заливать: «Ой, ребятки, подождите, а я что вижу…»

- Купнули? - деловито осведомился новый голос. Его я не знал.

- Ага…

- Дураки. Там холодная вода, простыть могла.

- Так мы в пруду…