Март

Правду сказать, ее даже несколько раздражала шумливая, жестикулирующая бойкость этого города, во всяком случае, она не поступилась бы ради Одессы своим Севастополем, корабельная опрятность которого сочеталась с мужеством ветерана. Андрей взял извозчика. Поехали на Большой Фонтан. На загородной дороге копыта мягко пошлепывали. И звезд было больше, и пахло иначе – стародавней, скифской степью.

Шесть лет назад в такую же ночь Софья ехала с братом в Севастополь. Ее тогда выпустили из тюрьмы на поруки, ей минул двадцать один. Из Одессы с братом Васей на пароходе. В такую же летнюю ночь… Но нет, она не вспоминала ни ту ночь, ни как сидели они на палубе и, глядя на фосфорический блеск волн, шептались о счастье, которое дает жизнь ради народа, о пробуждении России… Нет, не вспоминала. Она слышала дыхание Андрея, и она жила тем, чем редко жив человек: не прошлым и не будущим, а теперешней минутой.

Желябов остановил извозчика, велел подождать.

Пошли к морю. Вдали оно было глухо-темное, ближе – светлело раствором лунного света.

Медленно, об руку подошли к волнам. И вдруг оба, сами не зная отчего, рассмеялись негромко.

Плыли неспешно, со странно белыми лицами, спокойными и счастливыми. Плыли все дальше, оба неутомимые… Потом, обнявшись, возвращались на дорогу, к пролетке, все такие же спокойно-счастливые, с влажными волосами, а море отрешенно перекатывало гальку, мягко брызгая огнистой россыпью.

В дом, давно Андрею знакомый, в дом Софьи Григорьевны Рубинштейн, приехали поздно. Хозяйка и Тригони встретили Андрея с сердитой радостью – какого черта запропал?!

После чая Софья Григорьевна села за рояль. Шопена? Ну конечно, Шопена. Она придвинула лампу и стала играть.

Крупное красивое лицо ее было печально. Андрей вдруг с беспокойством ощутил смутную вину перед этой женщиной, которая, наверное, любила его, и Соня тотчас насторожилась, тихо отняла руку.

* * *

Лоция чеканно описывала побережье: там маяк, а там каменистые отмели, здесь грунт ракушечный, а здесь грунт илистый, тут обрывы, а тут пологие спуски… Однако лоция ничего не сообщала о пограничной страже. Но это, в общем-то, не беда: плох контрабандист, у которого нет приятелей среди стражников. А вот откуда было знать шкиперу Кидоневсу, что в связи с рейсом «Вулкана» из Практической гавани вышли в море дозорные корабли? А дозорные канонерки, поворотливые и приземистые, каждая с тремя орудиями, вспарывали море у одесских берегов.

– Ой худо, – сказал шкипер, заметив угрюмые дымы канонерок. Грек дернул книзу один ус, потом другой, крикнул что-то матросам, и шхуна взяла курс в открытое море.

Набежала ночь, лунная и чистая, как и все предшествующие, и Денис подумал, что нечего бить тревогу, утро, мол, вечера мудренее. Но утро не оказалось мудренее вечера. Шхуна бесцельно болталась в море. День был бесконечным и тягостным. Контрабандисты играли в кости, бранясь и вскакивая. Шкипер сердито перебирал кипарисовые четки.

Море уже не чудилось Денису символом Свободы и Мятежа, оно было бессовестно равнодушным, оно держало Дениса, как привязанного, в своем томительно блистающем круге. Денис слонялся по горячей палубе, в глазах его плавали радужные пятна.

В сумерках «Архангелос» осторожно сунулся к одесским берегам, но на горизопте опять встали роковые дымы военных кораблей.

И еще одна ночь и еще один день прошли никчемно. Опять толкнулись к берегу, и опять – вдали канонерки.

Кидоневс помрачнел.

– Румыния, – сказал он Денису. – А?

И, мешая греческие и русские слова с еврейскими жаргонными, стал доказывать, что лучше бы двинуть к Румынии, а там уж где-нибудь да как-нибудь выгрузить ящики.

– Сволочь… – У Дениса задрожали скулы, он вытащил револьвер. – Я тебе покажу «Румыния»!

Команда молчала. Шкипер сплюнул. Команда сплюнула. И вдруг они все расхохотались.

– Гармидар! – воскликнул шкипер, мотая головой в феске. – Ай, молодец! Люблю! – Он повел подбородком в сторону своих ребят и жестом показал, что они могут сделать с Денисом: выбросят за борт, и баста, концы в воду. – Буль, буль, – проговорил Кидоневс.

И опять все расхохотались.

Денис пихнул револьвер в карман. Глупейшее положение, черт догадал взбеситься! Дурацкое ребячество… Как объяснить грекам, что он вовсе не торгаш и не наживала, как объяснить, что динамит позарез нужен? Денис сел на бухту пенькового троса. Фу, до чего ж скверно!.. Не посулить ли прибавку за риск? А? Пожалуй, единственная возможность удержать шхуну на прежнем курсе.

Шкипер выслушал Дениса, достал бутылку вина. Они чокнулись. Вино было честное. Таким скрепляют честные сделки. Они выпили еще по стакану.

За полночь шхуна «Архангелос» опять приблизилась к одесским берегам. И вот в неверный, глухо-зыбкий час, излюбленный контрабандистами, парусное суденышко встало на якорь близ балки Санжийки. Ночь еще не минула, но туман уже елозил по-над берегом.

Матросы вывалили за борт шлюпку. Денис спрыгнул в шлюпку, чувствуя скорое, неровное колотье сердца.

Там, на берегу, он заметил робкое пятнышко фонаря, рванул ворот рубахи и что есть силы залопатил веслами.