Марта из Идар-Оберштайна

Марта безропотно стала натягивать чужое, понимая, что оно висит на ней, как на вешалке, и шептать:

– Sehr nett von dir, – что означало «Очень любезно с вашей стороны».

Иван поморщился:

– Будет тебе. А за наряд не переживай. Ушьем или поправишься. Еды не жалко, – и кивнул в сторону иконостаса. – Помолишься?

Марта отвернулась от икон и закрыла глаза:

– Unser Vater in dem Himmel! Dein Name werde geheiligt. Dein Reich komme. Dein Wille geschehe auf Erde wie im Himmel[11].

Иван стоял чуть в стороне, опустив голову и проявляя уважение к ее молитве. Не шелохнулся, пока не услышал: Amen. После этого подошел к печи, любовно погладил и отодвинул заслонку.

– Смотри, дрова я сложил с вечера, чтобы хорошо просохли. Сперва два полена вдоль, на них поперек еще два, сверху пять-шесть поленьев. Получается клетка. Теперь под поленья к поду просовываю горящие сухие лучинки. Когда разгорятся, сдвигаю большим ухватом или кочергой вглубь к задней стенке, освобождая место для горшков и чугунков. Ist klar?[12]

Марта кивнула, хотя было непонятно. Тот заметил ее растерянность:

– Ничего, привыкнешь. С самого утра с печью следует здороваться. Для этого достаточно приложить руку. Во время горения периодически вороши огонь кочергой. Кочерга – это такая палка, напоминающая цифру семь. Топишь до рассвета, часа три, и только потом начинаешь готовить. На щи, кашу, хлеб у тебя целых четыре часа. Главное условие – горячие стенки и догорающие угли, тогда блюдо не сгорит. Достают чугунки ухватом. Вот он, похож на рога. Ясно?

Заворочался младший. Марта бросила ухват Ивану на ногу и кинулась к ребенку. Подоткнула одеяло, погладила по голове и зашептала на своем:

– Hush, hush, baby.

Первое время у нее ничего не получалось. Огонь гас, хлеб не пропекался, а в борще плавала сырая свекла. Дети не слушались, рубахи не отстирывались, голова болела. Неподъемные чугуны переворачивались, и варево выливалось прямо в яркие гранатовые угли. Марта плакала. Иван молча усаживал женщину на лавку, дул на обожженные руки и не то обнимал, не то отталкивал. Объяснял в десятый раз: жарить следует у устья, варить в горниле, подогревать на шестке. А еще любое блюдо следует хорошенечко потомить.

– Не переживай. Печь любит терпеливых, но требует сноровки. Она не выносит резких движений, стука и сквозняков. И запомни намертво: поставила чугунок – закрыла заслонку. Тогда весь жар останется внутри.

Марта соглашалась, прилежно таскала горшки, полоскала в речке рубахи и лепила вареники с тушеной капустой, напоминающие снежки. Бегала на могилу к Отто и рассказывала о своем бытие. Возвращалась опустошенная, с отсутствующим взглядом надевала фартук и принималась за починку одежды. Когда первый блин не пожелал отлипать от сковороды, хозяин утешил:

– Ничего, первый блин комом.

Марта не поняла и произнесла свою поговорку, точь-в-точь повторяющую смысл сказанного:

– Anfang ist kein Meisterstück[13].

К печи Иван относился с большим уважением, будто к живому человеку, и эту философию старался привить детям, без конца напоминая: «У холодной печи не согреешься». Возвращаясь с поля или из города, первым делом гладил ее теплый расплывшийся бок. Утверждал, что она все понимает, поэтому, когда готовишь, должна думать только о блюде и ни о чем больше. Рекомендовал первую ложку скармливать огню и только потом есть самой. Детям строго-настрого запрещал плевать в печной огонь, а то рот покроется язвами. И вообще, молодому парубку не следует лишний раз заглядывать в устье, а то не вырастут усы. Предупреждал: выпадет из печи кирпич – не к добру, зальешь ее водой – отнимутся руки, а если бросить в пламя волосы с гребня – догонит мигрень. Марта указывала на свою измученную болью голову и клялась, что ничего не бросала. Тот, казалось, не слышал:

– И вообще, печь – центр дома. На ней рожают и умирают. Болеют и выздоравливают. Согревают новорожденных телят. Лечат простуду. Сушат одежду, ягоды и грибы, а после похорон греют руки над огнем, чтобы случайно не занести в дом «вечный покой».

Позже, отправляясь к колодезю за водой, не раз слышала болтовню баб с коромыслами, обсуждающих секреты белой и черной магии. Они шептались о правилах работы с печью только в женские дни – среду, пятницу, субботу, но если нужно приворожить мужика, то лучше это делать в мужской день. Для белых обрядов топят березой, а для черных – осиной. На вызов духа закрывают заслонку. На вызов человека – открывают. Заговоры надлежит читать на огонь в поддувало, стоя на коленях в ритуальной рубахе, надетой на голое тело. В этот день нельзя готовить еду.

Солнце в деревне почти никогда не спало. Вернее, дремало несколько часов, резко вскакивало и ошпаривало выстуженный горизонт. На него не разрешалось показывать пальцем, иначе тот усохнет. Ни одну хозяйку оно не должно застать в постели. Ведь до рассвета следовало умыться, помолиться, затеять завтрак, а с завтраком одновременно и обед.

В доме ориентировались по петухам. Иван все пытался обучить этой премудрости Марту: