«Мартен»

— Разница большая. При четырех звеньях мы имеем экономию во времени и в деньгах, у нас отпадает учет работы вальщиков, сучкорубов, трелевщиков. Нам не надо будет тут держать учетчиков, оформлять наряд, переводить бумагу… Весь учет выполненной работы производится только здесь, на эстакаде. Тебе ведь Березин сказал, что эстакада — главное звено. А ты этого понять не хочешь! Или прикидываешься… простачком?

Он хотел сказать «дурачком», но, встретившись со взглядом парторга, воздержался. Вспомнил, как на собрании партийной группы Березин мылил ему шею за то, что отмахивается от Ермакова, что только замполит Зырянов помог парню продвинуть важное начинание. Смягчаясь, Чибисов спросил у Харитона:

— Так как, Богданов, желаешь ты работать в комплексной бригаде или искать другого человека?

Богданов помялся, подумал, почесал бровь.

— Ладно, испробую. Я ведь не крепко привязан. Не пойдет дело — тогда прощайте!

— Пойдет, Харитон Клавдиевич, пойдет! — сказал Березин, похлопывая Богданова по плечу.

ГЛАВА 30

Вечером, когда в Чарусе зажглись огни, к леспромхозовскому клубу стали съезжаться начальники участков, мастера, передовики производства, парторги и профорги. Совещание хозяйственного актива созывалось на семь часов.

На сцене появился директор леспромхоза и замполит. В зале, переполненном народом, наступила тишина.

Когда Черемных говорил с трибуны о задании Моховскому лесоучастку: пятьдесят тысяч плотных метров заготовки на сезон и столько же вывозки на берега Ульвы для весеннего лесосплава, хриплым, точно простуженным голосом крикнул Ошурков:

— Дадим досрочно! Перевыполним.

В зале раздались хлопки.

Иначе воспринял увеличенное в несколько раз против прошлого сезона задание Чибисов. Услышав внушительные цифры, Евгений Тарасович стал пожимать плечами и говорить, поглядывая направо и налево, обращаясь к приехавшим с ним новинцам:

— Откуда они взяли такие цифры? Потолочное планирование!

После, когда начались прения по докладу директора, Чибисов взбежал на трибуну.

— Реальность наших планов — это живые люди, — начал он, руками уцепившись за края трибуны. — А мы часто планируем задание Новинке, не учитывая действительной обстановки. Запрудили участок механизмами, воспользовались таблицей умножения — и вот вам план. А этот план уже трещит по всем швам…

ГЛАВА 31

Богданов был в необычном, торжественно приподнятом настроении. Вечером после работы он вытащил из-под кровати свой сундучок, достал из него праздничную клетчатую рубашку и новенький суконный костюм. Подойдя к дверям каморки Дарьи Цветковой, легонько постучал.

— Можно! — отозвалась уборщица.

В комнате у Цветковой было жарко, топился очажок. Перед дверкой его на корточках сидел Шишигин, курил цигарку и пускал дым тоненькой струйкой в топку. Дарья сидела на кровати и вязала варежку, клубок белой шерсти лежал у нее на коленях.

— Ты чего тут, Шишига, околачиваешься? — нахмурившись, спросил Богданов.

— Да вот дровец Дарье Семеновне принес! — показал тот на дрова, аккуратно сложенные в нише за печкой. Заплевал цигарку, кинул в очаг и, точно виноватый, вышел.

— Я к тебе с просьбой, Даша! — сказал Богданов. — Погладь мне рубашку и костюм.

— Давай, давай, Харитон Клавдиевич! — откладывая в сторону вязанье, сказала Цветкова. — Утюг-то как раз горячий.

Разостлала на столе байковое одеяло, взяла у Богданова костюм и рубашку.

— Садись на табуретку. Я сейчас.

— Я, Даша, постою. Валяй гладь!

— В ногах правды нет, Харитон Клавдиевич. Вот тебе табуретка. Посиди да скажи что-нибудь хорошенькое. Как у вас дела в бригаде?

— А что?

— Как «что»? Осрамился же на весь поселок. Сколько разговоров про тебя было.

— Каких разговоров, Даша?

— Мне даже стыдно за тебя. Если бы так себя вел мальчишка, который, кроме тятьки-мамки, ничего не знает, а ты чуть не полвека прожил и не разбираешься в нашей жизни. На смех ведь ты себя поднял. Гляди-ка, Сергей Ермаков большое дело начал, все его поддержали, а ты заупрямился, встал ему поперек дороги.

— Так я согласился же.

— Когда тебя Чибисов из бригады хотел выгнать! Из-под палки ты согласился, Харитон Клавдиевич. Живешь с людьми, а все стараешься быть в стороне от них. Не годится так жить. Ты уж не обижайся на меня, Харитон Клавдиевич. Я давно собиралась сказать тебе это. Жалею я тебя, когда другие нехорошо о тебе говорят… Садись, садись. Сейчас я все сделаю тебе, выглажу, разутюжу.

Богданов присел на краешек табуретки. Дарья налила в стакан воды, взяла утюг, потрогала его помусоленным пальцем и взялась за работу. Богданов долго сидел молча, поглядывая на нее, потом сказал:

— А ты, Даша, пополнела, поправилась.

У Дарьи Семеновны вдруг порозовели уши. Рука с утюгом задвигалась быстрее.

— Разве я пополнела, Харитон Клавдиевич? — повернувшись к Богданову, Дарья посмотрела на него добрыми глазами. — Ух, как жарко от утюга! У меня что-то щеки горят… Разве ты замечаешь, какая я есть? Мне кажется, что я все такая же, как была, ничем не изменилась.

— Изменилась, Даша, изменилась!

— Лучше стала или хуже?

— Лучше.