«Мартен»

…А собрались они завтра, между прочим, в Тундуш к дочке Марье. Стало быть — «на козле». Вот Петрович-то с утра сегодня опять возился в сарайке. Все пылинки сдул, все гайки затянул («еще колесо отвалится»), бензин залил, масло сменил в коробке передач, — хоть на выставку достижений вези: не мотоцикл — конфетка! Вечером молока попил и опять в сарайку вышел полюбоваться. Евпраксию позвал.

— Как рублик блестит! — хвалился.

— Ага, «червонец»… — подзуживала жена, — «сто рублей»…

— Не понимаешь в красоте ничего, — незло огрызался Петрович, костыляя вокруг «конфетки». — Он же улыбается, просто… шепчет.

— Треском… — вставила Евпраксия. — Как поедем-то на нем — ужас!

— Не боись, мать! С ветерком! — пообещал Петрович.

— Перед бабами-то стыдно… Как на метле сидишь… Спиридоновы-то вон «Жигули» купили…

— Прыткая какая — «Жигули» ей подай… Штаны тут потеряешь с «Жигулями»-то… Во-о, машина! — он хлопнул «козлика» по спине, — ветерок, простор, крас-сота. Сел — поехал: хочешь — в магазин, хочешь — в баню, хочешь — по грибы. Мобильный. А «Жигули» что? Тыр-пыр в лесу-то, и — стоп машина!

Разговор свой продолжили уже в избе.

— Зато крыша над головой и тепло… Расти надо. Все растут, обзаводятся.

— Барахольщики больно стали, — сказал Петрович. — И копют, и копют, и копют… Половики километровые, атласы всякие, паласы напридумывали. Скупердяи… Уж все шифоньеры набиты, комоды — нет, опять на барахолку бегут, опять тащат. Когда натаскаются-то тащильщики…

— Рассуждаешь как-то интересно: «тащат». Охота красиво пожить, в достатке… Много ты понимаешь!..

— Я одно понимаю: не в этом счастье.

— А в чем же?

— А в том… Родился, уму-разуму набирайся, ремесло освой. Чем богат, то и отдай — выложи.

— А коли нечего отдавать? — полюбопытствовала Евпраксия.

— Дурак, значит! Только небо коптишь, добро переводишь…

Евпраксия мужа любила слушать. Подзуживала понарошку, чтоб масла в огонь подлить.

— Себя отдай! — сказал Петрович. — Не жадничай в тряпочку. Вот я лекальщик — человек точный, отдаю себя, значит, через лекальное дело…

Так они беседовали до вечера, а после легли спать пораньше, чтобы отдохнуть перед дорогой. Евпраксии ведь предстояло сидеть, «как на метле», всю дорогу до Тундуша. Сиденье-то у «козлика» так себе, неровен час — свалишься…

Петрович поднялся рано. Разумеется — сразу в сарайку. Жена чай согрела, покушать собрала, позвала его.

Посидели после завтрака, как положено, минутку перед дорожкой и — в путь.

Раскрыл Петрович ворота, вывел «коня» своего, тронул педальку — «заржал» конь. Вся Чугуновская проснулась…

Посадил жену, газу поддал и, маленько петляя, выехал в проулок. А там — прямо!

Евпраксия прижалась к мужу, «обняла».

— Не гони сильно-то! Уронишь…

— Не боись, мамуля! — кричал против ветра счастливый Петрович. — Я сам боюсь.

«Козлик» хлопал, радовался свободе: колесики весело катили.

Ехали по лесу — благодать! Теплый ветер обдувал, солнышко спину грело… Стала нравиться Евпраксии такая езда. Воздух чист, жизнью пахнет — молодой зеленью, землей, грачи кричат, весне радуются…

Петрович «козлик» свой вел уверенно. Лента дороги накручивалась на колеса. Путь пролег далее с шоссейной на проселочную, и стало совсем «весело» на кочках.

— Намозолишься так… — сказала жена.

— Терпи, мать!

Она терпела.

В одном месте особенно тряхнуло, даже мотоцикл затрещал басистее. Может, оттого, что вдали показались разноцветные крыши домов — Тундуш?..

Уверенно, как и раньше, Петрович вел машину по главной улице села.

Марька, услыхав треск, выбежала встречать, и Макар, муж ее, тоже вышел.

— А маму чего не взял? — спросила дочь.

— Как?

Петрович обернулся на «сбоку бантик».

— Как же?.. Погоди, Маш, — развернул он «коня». — Потерял я мамку-то! Тьфу ты!..

Километра два ехал обратно Петрович.

А Евпраксия сидела на лужайке среди пахучих желтых одуванчиков, веночек из них плела, напевала что-то… Ждала.

— Ты что тут, мать, делаешь?

— Дышу.

— Не ушиблась, мамулька?

Слез Петрович с мотоцикла, заглушил мотор.

— Тут не больно? Нет? А тут?

— Цела, вроде.

— Ну, ты даешь! — прямо-таки сел муж.

Хорошо ему стало — жену нашел. Обнял ее. Сказал:

— Люблю ведь я тебя, дуру.

— Спасу нет — как любишь.

— Нету мне спасу… Поцелуемся, что ли?

— Что ли, молодость вспомним?

— Нашла стариков. Мы ишо молодые… «Вся жизнь впереди-и-и…»

Филипп Мозгляков ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИ БЕРЕЗКИНА

Тропинка поднимается в гору. По обеим сторонам ее стоят задумчивые березы и сосны.

Небо над лесом чистое, голубое. Солнышко еще только взошло и греет слабо, трава мокрая от росы.

Сережа и дедушка Семен Васильевич идут по тропинке в лес. Дед знает, что на горе есть старая вырубка, а на ней, возле почерневших пеньков, выросли опята.

Тихо. По низам, где подлесок густой, горит багрянцем рябина, а у берез на зеленых ветках уже виднеются желтые листочки. На том месте, где тропинка под березкины ветки ныряет, лежат опавшие листья. И от того, что их никто не топтал, — похожи на новые березовые монетки. Зовут их за это сходство сойкиными денежками.

— Красивые листочки? — спрашивает дедушка у Сереги.