Мартин Борман: «серый кардинал» III рейха

Депутаты рейхстага, съехавшиеся к началу запланированной сессии, в недоумении ждали объяснений. Наиболее пронырливые попытались узнать что-нибудь у Бормана, но тот не мог ничего ответить, ибо даже сам фюрер еще не поставил все точки над «i». К вечеру 27 августа их собрали в зале приема послов в новой рейхсканцелярии, и к ним вышел Гитлер в сопровождении Бормана, Гиммлера и Геббельса. Фюрер заявил, что, если его требования не будут выполнены, война станет неизбежной и он сам возглавит войска на передовой. Генерал Франц Гальдер, начальник генерального штаба, отметил тогда в своем дневнике: «Все, как водится, аплодировали, но вяло».

Депутаты засобирались по домам; переговоры продолжались, и на Геринга была возложена личная ответственность за исправность межправительственной связи; Борман записал в дневнике: «Хотя переговоры еще продолжаются, тайная мобилизация в Германии идет полным ходом».

30 августа на Гесса — следовательно, и на начальника его штаба — была возложена особая миссия: с учреждением «Совета обороны по обеспечению общего руководства управлением и производством» заместитель фюрера стал одним из шести членов этого органа. Название звучало громко — Гитлер умел эффектно преподнести публике любой свой шаг. Однако когда дело доходило до конкретных мер, название [235] оказывалось всего лишь красочной вывеской, за которой обычно ничего существенного не скрывалось, ибо право принимать наиболее важные решения фюрер всегда сохранял за собой, а подчиненным предоставлял бороться за сферы влияния. Борман понимал, что новому органу никакой реальной властью обладать не суждено, и даже не упомянул о его учреждении в своем дневнике. А на следующий день, то есть 31 августа, в его записях появилась отметка о завершении мобилизации.

Только теперь (31 августа, 12 часов 40 минут) фюрер подписал «Директиву № 1 о ведении войны» — приказ начать наступление на следующее утро. Это роковое решение фюрер принял единолично, еще раз в полном одиночестве обдумав сложившуюся ситуацию. Он нуждался не в советчиках, а в покорных исполнителях. И Борману бросилось в глаза, что в условиях повышенной нервозности готовность повиноваться фюреру стала поистине всеобщей: вновь созванные, депутаты рейхстага со всех ног поспешили в Берлин. Начало сессии было назначено на 10 часов утра следующего дня. Но уже в шесть часов утра некоторые услышали по радио заявление Гитлера. Итак, кости брошены! В большинстве своем депутаты поздно легли спать (о времени начала сессии им сообщили лишь за полночь) и потому узнали о случившемся из разговоров в фойе оперного театра, где они собрались в ожидании открытия заседания. Борман, хотя был депутатом рейхстага, вошел в зал не вместе с прочими депутатами, а в составе свиты Гитлера. Фюрер облачился в полевую серую форму нацистской партии. Указав на накинутый на плечи солдатский плащ, он с пафосом объявил: «Вот что теперь является для меня самым священным. Я сниму этот плащ только после полной победы или — если суждено погибнуть — не сниму никогда».

В эти критические дни Борман бросал в топку [236] партийной бюрократической машины гораздо меньше документов, чем обычно. Дело в том, что начальник штаба НСДАП заранее сделал все необходимые приготовления к войне и мог позволить себе неотлучно находиться рядом с Гитлером в рейхсканцелярии.

В полдень 3 сентября вместе с рейхсминистрами и бонзами партии он был вызван в приемную фюрера. Главный переводчик Гитлера Пауль Шмидт зачитал ультиматум британского правительства об объявлении войны. За ним последовал ультиматум Франции. Все собравшиеся поняли, что вторжение в Польшу обернулось мировой войной, и очень встревожились, но никто не попытался остановить пугающее развитие событий. Борман же просто не отреагировал на случившееся: он верил в гений своего фюрера.