Мартин Борман

В 1928 году, когда Гиммлер владел небольшой птицефермой на окраине Мюнхена, он женился на Маргрет фон Боден, прусской аристократке, которая была старше его на восемь лет. На следующий год у них родилась дочь Гудрун, единственный ребенок от этого брака. Но с повышением престижа и власти Гиммлер постепенно отдалялся от жены. Его официальная резиденция находилась в Берлине. Маргрет с Гудрун жили в Гмунде-ам-Тегернзе на берегу озера Тегернзе в Баварских Альпах (в 55 километрах к югу от Мюнхена).

Во время войны любовницей Гиммлера стала его личная секретарша, родившая ему сына и дочь. Он полюбил ее на всю жизнь. Но из-за нежных чувств к дочери Гудрун и желания подать хороший пример рейхсфюрер предпочел не разводиться со своей женой. Вместо этого он обеспечивал две семьи, одну в Гмунде, другую — в Берхтесгадене, где жила его секретарша с двоими детьми. Это взвалило на рейхсфюрера СС определенное финансовое бремя.

Генрих Гиммлер был весьма щепетилен в финансовых вопросах. Рейхсмаршал Геринг тратил миллионы марок на свое пышное поместье Каринхалле. Охранники концентрационных лагерей СС могли сбывать на черном рынке золотые зубы, украшения и другое имущество жертв, отправленных в крематории. Но Гиммлер жил на свою скромную официальную зарплату, составлявшую около 9 тысяч долларов в год. Он мог бы решить свои финансовые проблемы по содержанию двух семей, черпая необходимые средства в любой из многочисленных экономических организаций СС, которые контролировали миллионы марок. Но Гиммлер пойти на это не мог.

«Поэтому он попросил Бормана, своего главного соперника внутри партии, — вспоминал позднее Вальтер Шелленберг, — предоставить ему кредит в восемьдесят тысяч марок (приблизительно двадцать тысяч долларов) из партийных фондов. Совершенно непродуманный поступок».

Борман предоставил эти деньги под ростовщический процент. «Договоренность носила сугубо личный характер, и он (Гиммлер) хотел, чтобы об этом знали лишь они двое, — продолжает Шелленберг. — Ни при каких обстоятельствах он не желал обсуждать этот вопрос с фюрером».

Борман, имевший возможности обсуждать с Гитлером все вопросы, теперь имел на Гиммлера кое-какой компрометирующий материал и ждал другого случая, чтобы завлечь рейхсфюрера СС в западню. То, что Борман полагал свою игру стоящей свеч, кажется до странности необычным. Будущее Третьего рейха и властей предержащих зависело в данное время от способности германских вооруженных сил победить в войне. То, что это невозможно, было очевидно генералам, Альберту Шпееру, министру вооружений и военного производства, и даже Гиммлеру после высадки 6 июня союзников в Нормандии. Через три недели после 6 июня уже более миллиона солдат и офицеров союзных войск высадились на побережье Франции и стали осторожно продвигаться к западным границам рейха.

«Американцы показывают себя паршивыми солдатами», — сообщает Борман жене. Его мнение о немецкой армии тоже весьма нелестное. 15 июля он пишет ей из «Вольфшанце» («Волчьего логова»): «Поразительно, что эта война все более явно показывает решимость сражаться до последнего фюрера и сторонников его партии, но не офицеров, которые должны были бы воевать тем яростней и напряженней, чем выше их звание. Фюреру пришлось лично приехать сюда, чтобы укрепить дух офицеров и их подчиненных, часто ослабевающий до отвращения…».

Через пять дней после написания этого письма полковник Клаус фон Штауфенберг подложил портфель, содержащий бомбу с часовым механизмом, под стол, вокруг которого проходило военное совещание с участием Гитлера. Бомба взорвалась в 12.42 дня. Гитлеру едва удалось избежать гибели от взрыва. Но поскольку все-таки это удалось (Гитлер уцелел чудом), попытка группы высокопоставленных офицеров и других противников нацизма избавить Германию от Гитлера и нацистского режима посредством государственного переворота провалилась. Если бы переворот состоялся, одним из первых шагов заговорщиков стало бы исключение из политической жизни страны нацистской партии посредством ареста и заключения в тюрьму всех гаулейтеров силами войск командующих местными военными округами. Вместо этого Борман смог сообщить своим гаулейтерам по телетайпу в 9.20 утра в день неудачного покушения, что «…провал этой попытки убийства означает спасение Германии, поскольку теперь надежды, возлагавшиеся на генералов-предателей, развеяны».