Мартин Иден

После ее ухода Мартин долго думал об этом инциденте и раз или два горько рассмеялся. Да, все они — его сестра и ее жених, люди его круга и люди, окружающие Руфь, — все они одинаково приспособляются к общим меркам все строят свою жизнь по готовому, убогому образцу. И постоянно глядя друг на друга, подражая друг другу, эти жалкие существа готовы стереть свои индивидуальные особенности, отказаться от живой жизни, чтоб только не нарушить нелепых правил, у которых они с детства в плену. Все они вереницей прошли перед мысленным взором Мартина: Бернард Хиггинботам под руку с мистером Бэтлером, Герман Шмидт обнявшись с Чарли Хэптудом. Всех их внимательно оглядел Мартин, всех измерил тем мерилом, которое почерпнул из книг. Напрасно спрашивал он где же великие сердца, великие умы? Их не было видно среди толпы пошлых, невежественных призраков, наполнивших его тесную каморку. А к этой толпе он чувствовал такое же презрение, какое, вероятно чувствовала Цирцея к своим свиньям.

Когда последний из призраков исчез, явился вдруг еще один нежданный и незванный — юный сорванец в шляпе с огромными полями, в двубортной куртке, переваливающийся на ходу, — Мартин Иден далекого прошлого.

— И ты был не лучше, приятель, — насмешливо сказал ему Мартин, — У тебя была такая же мораль, и знал ты не больше их Ты ни о чем не задумывался и не заботился. Взгляды ты приобрел готовыми, как и платье. Ты делал то, что вызывало одобрение других. Ты был предводителем своей шайки, потому что был ею избран. Ты дрался и командовал шайкой не потому, что тебе это нравилось, а потому, что другие поощрительно хлопали тебя за это по плечу. Ты побил Масляную Рожу потому, что не хотел уступить, а уступить не хотел потому, что был грубой скотиной, и вдобавок тебе прожужжали уши, что мужчина должен быть свиреп, кровожаден и безжалостен, что бить и калечить — достойно и мужественно. А зачем ты отбивал девчонок у своих товарищей? Вовсе не потому, что они тебе нравились, а просто потому, что окружающие с самых ранних лет будили в тебе инстинкты жеребца и дикого быка! Ну вот, с тех пор прошло не мало времени. Что же ты теперь обо всем этом думаешь? И, как бы в ответ на это, в его видении стала совершаться быстрая перемена. Грубая куртка и широкополая шляпа исчезли, их заменил простой скромный костюм; лицо перестало быть мрачным и зверским и озарилось внутренним светом, одухотворенное общением с истиной и красотой. Видение теперь было очень похоже на нынешнего Мартина; оно стояло у стола, над которым горала лампа, склонясь над раскрытой книгой. Мартин взглянул на заголовок. Это были «Основы эстетики». В следующий миг Мартин вошел в видение, слился с ним и, сев за стол, погрузился в чтение.

Глава XXX

В солнечный осенний день, такой же прекрасный день бабьего лета, как год назад, когда они впервые узнали, что любят друг друга, Мартин читал Руфи свои «Сонеты о любви». Так же как и тогда, они сидели на своем любимом месте, среди холмов. Руфь несколько раз прерывала чтение восторженными возгласами, и Мартин, кончив читать, с волнением ждал, что она скажет.

Руфь долго молчала, как бы подыскивая слова, могущие смягчить суровость ее суждения.

— Эти стихи прекрасны, — сказала она наконец, — да, конечно, они прекрасны. Но ведь вы не можете получить за них деньги. То есть, вы понимаете, что я хочу сказать, — она произнесла, это почти умоляюще: — все, что вы пишете, оказывается неприменимо в жизни. Я не знаю, в чем тут причина, — вероятно, виноваты условия рынка, — но вы ничего не можете заработать своими произведениями. Поймите меня правильно, дорогой мой. Я очень горжусь, — иначе я не была бы женщиной, — я горжусь и радуюсь, что мне посвящены эти чудесные стихи. Но ведь дня нашей свадьбы они не приближают, правда, Мартин? Не сочтите меня корыстолюбивой. Но я все время думаю о нашем будущем. Ведь целый год прошел с тех пор, как мы поведали друг другу о нашей любви, а свадьба так же далека, как и раньше. Пусть вам не покажется нескромным этот разговор вспомните, что речь идет о моем сердце, обо всей моей жизни. Уж если вы так любите писать — ну, найдите работу в какой-нибудь газете. Почему бы вам не сделаться репортером? Ну, хоть не надолго?

— Я испорчу свой стиль, — глухо ответил Мартин, — вы себе представить не можете, сколько труда я положил, чтобы выработать этот стиль.

— Но ведь вы же писали газетные фельетоны ради денег? Они вам не испортили стиля?