Мартин Иден

Так как предложенный гонорар составлял триста пятьдесят долларов, то Мартин решил, что телеграфировать не стоит. Оставалось лишь добиться согласия Бриссендена. В конце концов Мартин оказался прав. Нашелся редактор, который понимал кое-что в истинной поэзии. И гонорар был блестящий, даже для «поэмы века». Кроме того, Мартин знал, что Бриссенден считал Картрайта Брюса единственным из всех критиков, заслуживающим уважения.

Мартин вышел из дому, сел в трамвай и, глядя на мелькавшие мимо дома и перекрестки, с грустью думал о том, что его уже не волнует ни успех друга, ни собственная победа. Лучший критик в Соединенных Штатах оценил поэму по достоинству, и, следовательно, Мартин не ошибался, утверждая, что настоящее произведение искусства может пробить себе дорогу в печать. Но в Мартине не было уже прежнего энтузиазма, и он отлично сознавал, что ему больше хочется просто повидать Бриссендена, чем сообщить ему эту радостную новость. Только теперь Мартину пришло в голову, что за все пять дней, проведенных в работе над «Запоздалым», он ни разу не вспомнил о Бриссендене и не имел от него никаких известий. Впервые Мартин понял, что находится в состоянии какого-то духовного оцепенения, и ему стало стыдно перед другом. Но и стыд он ощущал как-то вяло. Никакие эмоции не волновали его, кроме творческих, которые он испытывал над рукописью «Запоздалого». Все остальное было ему безразлично.

Он находился словно в каком-то трансе. Оживленные улицы, по которым проходил трамвай, казались ему далекими и призрачными, и он не очень бы удивился, если бы церковная колокольня вдруг рассыпалась у него на глазах.

Войдя в гостиницу, он направился прямо в комнату Бриссендена и остановился пораженный. Комната была пуста Все вещи из нее были вынесены.

— Разве мистер Бриссенден уехал? — спросил Мартин у швейцара. — Он не оставил своего адреса?

— Да разве вы ничего не слыхали? — спросил тот в свою очередь.

Мартин отрицательно покачал головой.

— Все газеты писали об этом. Его нашли мертвым в кровати. Самоубийство! Выстрелил себе в голову!

— Его уже похоронили?

Мартину показалось, что чей-то чужой, незнакомый голос задал этот вопрос.

— Нет. После следствия тело было отправлено на восток. Адвокаты, приглашенные его родными, уладили все это дело.

— А почему они так спешили? — проговорил Мартин.

— Как спешили? Да ведь это произошло пять дней тому назад!

— Пять дней тому назад?

— Да, пять дней.

— А! — сказал только Мартин и вышел из гостиницы.

По дороге он зашел на телеграф и известил издателя «Парфенона», что он может печатать поэму. Телеграмму он послал наложенным платежом, потому что в кармане у него оставалось всего пять центов на обратный проезд.

Вернувшись к себе, Мартин опять принялся за работу. Шли дни и ночи, а он все сидел за столом и писал. Он ходил только в ломбард, равнодушно ел, если было что состряпать, и так же равнодушно обходился без еды, когда выходили все припасы. Хотя вся повесть была заранее обдумана им во всех подробностях, он вдруг решил по-иному построить экспозицию, что удлинило ее еще на двадцать тысяч слов. Не было никакой необходимости так тщательно отделывать эту повесть, но иначе он работать уже не мог. Он писал словно в оцепенении, перестав ощущать весь окружающий мир, он обращался к творческим навыкам своей прошлой жизни, подобно тому как привидение бродит среди знакомых мест. Ему вспомнилось, что кто-то где-то сказал, что привидение — это дух человека, который умер, но сам не сознает этого. И вот на какое-то мгновение Мартин задумался: уж не происходит ли и с ним нечто подобное?

Наконец пришел день, когда «Запоздалый» был закончен. Агент магазина пишущих машинок пришел к Мартину и, сидя на кровати, дожидался, когда он кончит писать. «Конец», выстукал на машинке Мартин, и для него это был в самом деле конец. С чувством некоторого облегчения он увидел, как агент взял машинку и унес ее. После этого он упал на кровать. Он совершенно ослабел от голода. Он не ел уже тридцать шесть часов и даже ни разу не вспомнил о пище. Он лежал неподвижно на кровати, и какой-то туман постепенно заволакивал его сознание. В полусне он бормотал стихотворение неизвестного автора, которое часто читал ему Бриссенден. Мария, стоя за дверью, с тревогой прислушивалась к его монотонному бормотанью. Самые слова не имели для нее никакого смысла, но ее пугало, что Мартин говорит сам с собой.

Лира, прочь!
Я песню спел!
Тихо песни отзвучали.
Словно призраки печали,
Утонули в светлой дали!
Лира, прочь!
Я песню спел!

Я когда-то пел под кленом,

Пел в лесу темно-зеленом,
Я был счастлив, юн и смел,
А теперь я петь не в силе,
Слезы горло мне сдавили.
Молча я бреду к могиле!
Лира, прочь! Я песню спел!..