Мартин Хайдеггер - Карл Ясперс. Переписка, 1920-1963

Итак, личное знакомство по крайней мере в двух отношениях скорее даже мешает воспринять "философское содержание": во-первых, личные встречи и многочасовое общение создают иллюзию знания "идей". — "Вероятно, я читал бы его более основательно, если бы не был знаком с ним лично", — признается Ясперс [147J. Во-вторых, определенная оценка поведения Хайдеггера, и его, Ясперса, лично затрагивавшего, скорее отталкивает от его философии, вызывает к ней подозрение.

Величие и нищета философского фундаментализма. Раздражение "бесконечностью" исследования — не самое главное. То, что Хайдеггер "не дает ответа" — лишь производная форма "фундаментализма". Речь идет о том, что свойственно как Гуссерлю, так и Хайдеггеру. Именно потому, что замысел рассчитан "на века" и должен был бы стать основой последующих философских усилий, он обречен на известную "бедность": бедность темами. Не только Ясперс называет те из них, которые не прозвучали ("вопрос полов, дружба, брак, — практическая жизнедеятельность, — профессия, — государство, политика, воспитание" [249]) — это делали и другие. Это обнаруживает еще одну трудность, перед которой оказывается любой проект вроде "основоположения наук о духе" Дильтея, "создания абсолютно несомненных основ" Гуссерля, "фундаментальной онтологии" и "преодоления традиционной метафизики" Хайдеггера: как только философские оппоненты распознают (и принимают) таковые проекты в качестве фундаментальных, с их авторов сразу же спрашивают больше — больше, нежели они были намерены да и вообще могли бы дать. А почему не дано экспликации проблемы Другого (Левинас — Хайдеггеру)? А почему за основу феноменологии взят "усеченный" тип опыта (Фарбер, Шюц — Гуссерлю)? Примеры могли бы быть бесконечны. Критика Кьеркегором Гегеля, Дильтеем — Канта и т. д.

Нельзя отказать усилиям Гуссерля и Хайдеггера в особом величии. Даже Ясперс в одной из последних своих заметок не может в конце концов не признать: "В его трудах чувствуется, из каких внутренних мучений и их преодоления они возникли. Потому — воспринимать всерьез в одном из истоков" [250]. Однако нельзя не заметить и той ограниченности, которая философскому фундаментализму обыкновенно сопутствует. Можно сказать, что все такого рода усилия вынуждены обращаться к Началу, проблеме начинания18. Чем более серьезно они воспримут свою собственную задачу, тем больше у них шансов стать философиями "одной и той же мысли". Одно, как кажется, с необходимостью влечет за собой другое.

"Некоммуникативность "философии Хайдеггера. Оба великих философа сосредоточены на своем. Хайдеггер, погруженный в задачу преодоления метафизики, обращается к древнегреческим мыслителям, и с тех пор критерием глубины философствования коллег становится для него их внимание к античности. "Мы принадлежим к разным поколениям, — сравнивает Ясперса с собой Хайдеггер, — хотя разница в возрасте едва ли составит десять лет; к тому же, в мире Ясперса отсутствуют греки — что, по моему убеждению, в нынешний момент западноевропейских событий означает катастрофу"19. Ясперс же в своих размышлениях 1930–1950 гг. сосредоточен на теме коммуникации. Соответственно, отсутствие темы коммуникации у Хайдеггера воспринимается как фатальный симптом20. Для мышления Хайдеггера характерно "фактическое и принципиальное отсутствие коммуникации (коммуникация заменяется со-бытием ("Mitsein"), нейтрализирующей и закрепляющей объективацией)" [156].

В переписке же все более сглажено: "…вопрос о том, как выйти из монолога и из повторения монологов другими, вероятно, есть вообще жизненный вопрос нашего теперешнего философствования", — пишет

Ясперс21." То, что подразумевает Ницше, лежит вне альтернативы коммуникации и не-коммуникации", — не сдается Хайдеггер и. Ясперсу приходится — на словах — смягчить свою позицию: "Ваши слова о монологах — что мы "недостаточно сильны для этого", а также об одиночестве ("вне альтернативы коммуникация — не-коммуникация") — мне кажется, я их понимаю, когда думаю… о трудах Лао-цзы или Спинозы… Такие труды могут в результате способствовать коммуникации, однако не говорят о ней. Мы оба, как мне кажется, прежде всего заинтересованы в истине, которая нас связывает и которая фактически проявляется в углублении коммуникации. Я согласен с Вами, что подлинное, сущностное всегда лежит "по ту сторону" коммуникации и не-коммуникации, субъекта и объекта, мышления и бытия и т. п. и что, утратив эту связь, все наше мышление становится беспочвенным и рассыпается. Но говорить — и сообщать — мы можем лишь в пределах противоречий, в явлениях конечного. Лишь благодаря последнему мы способны приблизиться к первому"23.