Мартин Лютер. Его жизнь и реформаторская деятельность

Но интерес собрания внезапно возрос, когда 4 июля взошел на кафедру Лютер. Экк сразу постарался свести спор на самую жгучую тему – на вопрос о папской власти. Лютер прежде всего стал настаивать на том, что нужно еще доказать, будто власть римского папы – установление столь же древнее, как и сама церковь Христова; по его мнению, папская власть не древнее четырех столетий. Тут Экку легко было опровергнуть его. Но, когда он вслед за тем стал утверждать, что папство ведет свое происхождение от начала церкви и что все, что вне ее, достойно вечного осуждения, он сделал большую оплошность, которою Лютер и не замедлил воспользоваться. Где в Писании, где у отцов церкви первых веков говорится о папстве? – спрашивал он. – И неужели Экк считает подлежащими вечному осуждению всю греческую церковь и ее величайших отцов, каковы Григорий Назианзин и Василий Великий?

Теперь была очередь Экка смутиться. Но он ловко вышел из затруднения, сославшись на соборы. Так, в Констанце, например, было признано главенство папы: разве Лютер не признает авторитет соборов? Собор осудил Гуса, также отрицавшего безусловный авторитет папы, – признает это почтенный отец справедливым или нет? Это была ловушка. О гуситстве в Саксонии сохранилась самая дурная память. Нельзя было сильнее оскорбить немца, как прозвать его чехом. Все это Лютер знал и потому поспешил протестовать против позорящего его сравнения. По его мнению, гуситы заслуживают порицания уже за то, что отделились от церкви. Но когда после перерыва заседание было возобновлено, Лютер твердо заявил, что между положениями Гуса есть такие, которые вполне согласны с Евангелием, например, то, что существует только одна вселенская церковь (к которой принадлежит и восточная, хотя она и не признает папы) и что вера в верховенство римской церкви не необходима для спасения. При этом он прибавил, что никто не имеет права навязывать христианину такие верования, которые чужды Писанию, и что суждение отдельного христианина должно иметь больше значения, чем мнения папы или собора, раз оно более основательно.

Момент, когда Лютер выразился подобным образом об учении Гуса, осужденном собором как еретическое, был самый важный во всем диспуте. В зале произошло сильное движение. Герцог Георг покачал головой и громко произнес проклятие. И действительно, случилось нечто неожиданное, небывалое. Противоположность двух взглядов, которые в Лейпциге были развиты во всей их непримиримости, не имела ничего общего с разногласиями средневековых партий. Здесь не только подвергалась сомнению прямая преемственность пап от св. Петра, то есть прямо отрицалось историческое оправдание папской власти, но и оспаривался сам принцип авторитета. Никогда еще подобные вопросы не поднимались пред целой нацией. С этой минуты всякая надежда на примирение должна была исчезнуть. А между тем сам Лютер в первую минуту даже не заметил, как далеко он зашел, и когда Экк выразил удивление, что “почтенный отец” противоречит признанному всем западным христианством Констанцскому собору, он прервал его словами: “Это неправда, я не говорил против Констанцского собора”. Но на следующий день, поразмыслив, он привел четыре тезиса Гуса, которые, по его мнению, являются вполне христианскими, хотя и осуждены собором. Правда, он все еще старался смягчить впечатление, произведенное его словами, указывая на то, что собор только отчасти признал эти тезисы еретическими, отчасти же только необдуманными, и даже выразил мысль, что они по ошибке были названы в числе еретических. Но за папством он еще раз и решительно не признал божественного происхождения, разве только в том смысле, в каком он признавал его за всякой властью, например, императорской. Точно так же он остался при своем мнении, что и собор может ошибаться.

Пять дней продолжался спор на эту тему, но, конечно, без всякого результата. Другие прения, касавшиеся чистилища, отпущения и покаяния, после этого имели лишь второстепенное значение. 15 июля диспут прекратился, так как герцогу понадобилась зала для приема гостей. Решено было, что протоколы заседаний будут переданы для произнесения приговора Эрфуртскому и Парижскому университетам. Ни тот, ни другой, впрочем, не исполнили этой задачи.

Итак, Лейпцигский диспут не только не привел к соглашению, но вырыл непроходимую пропасть между обеими сторонами. Лютер окончательно оставил церковную почву. Признав открыто Св. Писание единственным авторитетом, он этим самым отпал от церкви.

Приверженцы папы, уверенные в том, что Лютер окончательно погубил себя в общественном мнении, праздновали победу. Экка везде чествовали как победителя. Лютер и сам был недоволен результатами диспута. Он говорил, что в Лейпциге время было напрасно потрачено, что Экк и лейпцигские теологи заботились лишь о внешней победе, а не о торжестве истины. Особенно он был недоволен тем, что на диспуте мало говорили о самом важном пункте его учения – об оправдании верой.