Мартиролог. Дневники

Сейчас позвонил Нарымов и сказал, что в связи с тем, что советские фильмы были отвергнуты Каннским фестивалем, мне «надо найти причину отказаться». У меня два аргумента для разговора в посольстве, который должен будет состояться по этому поводу в нем:

1. Все знают мои рабочие планы и что я свободен — и RAI и «Гомон».

2. По контракту я должен выполнять некоторые (рекламные) требования RAI.

Тонино кое-что выяснил: во-первых, что в Каннах уже знают, что я не приеду за премией. (Откуда?) Во-вторых, что ранее был телекс Ермаша о том, что я буду в Канне. Именно поэтому они хотят, чтобы я нашел вескую причину (?) не ехать. В-третьих — решено во время вручения показать диапозитивы с моим изображением вместо меня живого. Т. е. акцент и скандал будут. Как всегда наши проиграют. Зачем? Почему надо так себе вредить? Уверен, что Каннский фестиваль придумает еще кое-что похлеще диапозитивов.

Был в посольстве, где новый советник по культуре — Борис Иванович, Пахомов и Нарымов объяснили мне, что существует телекс Ермаша в посольство, в котором сказано, что мне ехать в Канн получать премию нельзя. Нарымов объяснил, что это решение — результат отказа французов принять советские фильмы в конкурс. Я взял слово (кроме меня все молчали) и сказал следующее:

Вы хотите, чтобы я отказался от поездки за премией? Хорошо. Но следует знать, что Ермаш дал телекс в Канн о том, что я приеду. Сегодня я был (правда, был не я, а Норман М[оццато]) во французском посольстве и получил визу для поездки во Францию. Если я скажусь больным, всем будет ясно, что это ложь, т. к. «Гомон» и RAI (заинтересованные в моей поездке — пресс-конференция, pubblicit`a) контролируют мою работу и сразу же пришлют врача. Сказать, что я… короче, у меня нет идеи по поводу того, как аргументировать свое отсутствие. Они ответили, что неважно, что подумают, что не поверят. Я сказал, что важно, т. к. разразится огромный скандал, и я (а мне это надоело) снова окажусь в страдательном состоянии по отношению к сов. властям. Я не хочу, чтобы из меня делали диссидента. В газетах, конечно, будут писать, что я для сов. кино и сов. власти persona non grata, мне это не нравится. Во-вторых, это месть Ермаша директору Каннского фестиваля F. Lebre, и я не понимаю, почему мы должны идти на скандал из-за местечковых проблем кино. Это было бы политической ошибкой. Если хотите проверить, прав ли я, позвоните Червоненко (сов. посол) в Париж, он ответит. Я считаю своим долгом предупредить вас о том, что будет скандал.

Они молчали, но было ясно, что они ничего не берут в голову и что главное — слепо подчиниться мудаку Ермашу, который является кандидатом в члены ЦК. И точка. Походя рассказал о своих сложностях, о сплетнях из Швеции и т. д. и проч.

Когда вечером я ужинал у Тонино, раздался звонок и помощник Natale (итальянского представителя Каннского фестиваля) сказал, что есть разрешение на мой приезд Ермаша. Тонино ответил, что ничего не известно, т. к. Тарковский об этом ничего не знает. Ему, мол, нужен звонок из посольства. Если его не будет, Тарковский не поедет ни в какой Канн. Тем не менее завтра будут сделаны фотографии (слайды для Канн).

Звонила Тина и сказала, что, видимо, все будет в порядке и что надо завтра поговорить снова. Я сказал, что у меня может не быть времени, но мы созвонимся утром.

«Она (Москва — А. Т.) склонила голову перед Петром, потому что в звериной лапе его была будущность России».

(Герцен. «Былое и думы»)

8 мая

«Аристократизм несчастья…»

(Герцен. «Былое и думы»)

Только что звонил Юри Лина из Стокгольма. Я дал ему телефон Бориса. Он также сказал мне, что, кажется, есть какое-то международное соглашение о положении семьи (в Швеции). Был случай, когда наши должны были выдать детей родителям, оставшимся в Швеции. Также он сказал, что София служит в Туристском бюро, где нельзя обойтись без хорошей характеристики с нашей стороны. И что сын ее близок к служ[ащему] консульства СССР Полякову (в Швеции). Все это ужасно.

Был у Тонино. Появился какой-то тип из фестивального комитета (Каннского) и сделал несколько фотографий для будущих диапозитивов. Он сказал, что, видимо, F. Lebre звонил в советское посольство в Риме и там ему ответили, что Тарковский будет в Канне. В любом случае, я жду, пока мне разрешат посольские. Если я не поеду, Тонино тоже останется в Риме.

Я совершенно не думаю о том, что за мной здесь присматривают. Сегодня вдруг стало как-то не по себе. Даже если я ни в чем не могу себя упрекнуть, все равно противно. Быть повнимательнее. Завтра в церковь не пойду. Боюсь. (А мне бы надо для фильма. Потом только никому не объяснишь.) Почему-то они ни разу не спросили, где я живу. Стесняются. Глупо. Отсюда ясно, что им очень интересно. Раз так, то давно уже выяснили. (Как неприятно, как оскорбительно это недоверие.)

9 мая