Мартон и его друзья

Петер Чики присел. Лайош тоже. Костер угасал. Ребят разбудил холод. Сначала им показалось, что они уже выспались. Но как только попытались пошевельнуться, почувствовали страшную усталость: болело все, а к ногам будто кирпичи привязали. Ребята тупо озирались, потом разом встряхнулись. Набрали хворосту. Целую кучу! И бросили в костер, который готов был вот-вот уснуть. Угрюмый костер не шелохнулся. Потом рассердился вдруг, что его потревожили, задымил, негодуя, потрескивая и похрустывая, зашумел сотнями извивающихся языков пламени: бранил ребят. Пришлось отодвинуться подальше. Тибор подполз к ручью и намочил в нем два платка. Один положил себе на лоб, второй на бедро Мартона. Мартон благодарно вздохнул и заговорил:

— А все-таки лес прекрасен.

— Для меня лес не прекрасен, — с горечью промолвил Лайош.

— Для меня сейчас прекрасна была бы моя постель… Прекрасное ведь постоянно меняется.

— Что ж тогда прекрасно по-настоящему? Всегда прекрасно? — спросил Петер.

— А тебе к чему это?

— А к тому, что я люблю рисовать только то, что прекрасно и всегда прекрасно.

— Что же станется тогда с уродливым? — спросил Лайош.

— Ненавижу уродство. Оно не нужно.

— Ты уверен в этом?

Чики не ответил.

Он прилег опять. Сейчас ему особенно претило умничанье Лайоша: «Вечно он!» Да и сонливость вернулась так же внезапно, как пропала давеча.

— Так что же, в таком случае, по-твоему, прекрасно? — спросил Лайош Балог, уставившись куда-то в пространство.

Петер закрыл свои большие глаза.

— Прекрасно то, что нравится бескорыстно… — сонно произнес вместо него Мартонфи.

— …сказал Кант, — добавил Лайош и тоже закрыл глаза. — Это мы знаем. Этому нас еще в четвертом классе учили. Ради этого не стоило тридцать километров идти пешком и валяться здесь ночью в лесу.

— Ну и катись домой, если не хочешь здесь валяться! — бросил Мартон.

Спор был какой-то странный. Говорили медленно, с большими паузами, тихо, словно разговаривать не было никакой охоты. Так едят больные желудком.

— Сейчас это легко сказать, — Лайош вздохнул. — А вот что, по-твоему, прекрасно? — Он повторил это так упрямо, словно от ответа Мартона зависело, будет он спать в постели или нет.

— Прекрасно?.. Прекрасно то, от чего люди становятся хорошими, настоящими, правдивыми, — ответил Мартон. Усталый голос его звучал монотонно.

— Хорошими, настоящими, правдивыми? — Лайош задумался. — А ведь и правда бывает разная. Для меня, например, правда в том, что для меня хорошо; и существует для меня только то, что я видел своими глазами. Того, что я не могу пощупать руками, для меня нет на свете. Если я чего-нибудь не знаю, этого не существует.

— А война для тебя существует? — спросил Мартон, не заметив даже, что Лайош спорит уже не о «прекрасном».

— Постольку, поскольку не начались занятия в школе.

— А помимо этого?

— Помимо этого нет. Не существует.

— А если твоего отца возьмут на фронт?

— Тогда сложится новое положение, — медленно и глухо проговорил Лайош.

— А если других заберут?

— Не могу же я обо всех заботиться!

Мартон рассердился, но говорил по-прежнему монотонно.

— Будапешт существует?

— Существует, — сонно ответил Лайош. Он говорил, а сам все явственнее видел комнату, где стоит его пустая постель, в которую так хорошо было бы забраться сейчас, натянуть одеяло до подбородка и заснуть.

— А ты весь Будапешт знаешь?

— Не весь. Зачем мне это?

— Стало быть, той части, которую не знаешь, и на свете нет? То уже не Будапешт? Не существует?

— Нет.

— А на самом деле существует.

— Может быть. Но для меня все-таки не существует. И это лучше, чем считать существующим то, чего вовсе нет на свете.

— Например?

— Например, бесплатный отдых.

Мартон смотрел в костер. Лайош, ворча, улегся на траву. Тибор уже давно не прислушивался к спору. Его усыпила монотонность вопросов и ответов. Лайош тоже хотел заснуть, но ветер погнал дым к нему и начал есть глаза. Лайош хотел перебраться на другую сторону костра и уже было поднялся, но ветер вдруг изменился. Лайош остался на месте. Мартон терпеливо глотал дым. Чики лежал недвижно. Во сне он широко улыбался, словно говоря: «Держись, брат!»

Мартон видел еще, как в вышине над костром в жарком воздухе трепещут ветки. Потом и он заснул. Спал беспокойно. У него начинался жар. И все-таки спал возле гаснущего костра, на свежем воздухе, с зарядом соли в бедре — бесплатно.

3

Знал бы лес, кто тут спит, быть может, и деревья сдвинулись теснее, склонились ниже, чтобы не замерзли в первую же ночь бесплатного отдыха эти так верившие в него городские парнишки, чтоб их не намочил моросящий осенний дождик; он ведь не то что летний ливень — тот уж непременно разбудил бы их. А так ребята спали, и осенняя сырость проникала сквозь одежду и белье. Знал бы лес, что на них холодный ветер дует, он и веточки, быть может, уронил в гаснущий костер, чтобы огонь не погас, чтобы и утром еще — о чудо из чудес! — пылало пламя, согревая ребят; он и птичек бы прислал, наверное, пусть стоят на страже.