Мартовскіе дни 1917 года

Отдадим должное мужественному поступку мемуариста. Вѣроятно, нѣчто подобное было в дѣйствительности. В отношеніи Сухомлинова атмосфера должна была быть сгущенной — вѣдь около его личности была сосредоточена вся ненависть и вся агитація в період всѣх неудач во время войны. Враждебность к Сухомлинову не могла быть показательной для революціонных настроеній. И все-таки закрадываются нѣкоторыя сомнѣнія — не чрезмѣрно ли мемуарное перо и позднѣйшее воспріятіе остро в свое время пережитого сгустили краски. Невольная случайная очевидица того, как толпа на улицѣ требовала выдачи Сухомлинова для растерзанія, тоже приведенная в Таврическій дворец — гр. Клейнмихель, видѣла, как "юноша, почти мальчик, в офицерской формѣ, хватал его за руки и толкал" свою жертву — мундир на Сухомлинвѣ был изорван, погоны срѣзаны, ордена похищены... Депутаты спасли бывшаго военнаго министра, окружив его тѣсным кольцом. Надо сказать, что у старой графини было чрезвычайно живое воображеніе. В ея воспоминаніях можно было бы подчеркнуть яркія бытовыя сцены для эпохи, если бы онѣ не были приправлены подчас слишком уже фантастическими аксессуарами даже тогда, когда она говорит о своих собственных приключеніях и своих собственных переживаніях[125]. В личных воспоминаніях Сухомлинов совсѣм по иному рисует обстановку своего ареста. Взятый у себя на квартирѣ (к моменту революціи он был освобожден из Петропавловской крѣпости и находился под домашним арестом) "какой-то компаніей вооруженных людей", Сухомлинов был отвезен в Таврическій дворец. "Во время переѣзда в грузовом автомобилѣ студент в очках держал против моего виска браунинг, дуло котораго стукало мнѣ в голову на ухабах. Полнѣйшее мое равнодушіе к этому боевому его пріему привело к тому, что он вскорѣ спрятал оружіе в кобуру. Нѣсколько заданных вопросов относительно моего дѣла и совершенно спокойные мои отвѣты на них закончились тѣм, что первоначальное непріязненное ко мнѣ отношеніе превратилось в благожелательное. У Тавр. дворца снаружи и в залах, по которым я проходил, была масса народа, и никаким оскорбленіям я не подвергался, как об этом невѣрно сообщали газеты". Сухомлинов вначалѣ был приведен к Энгельгардту, а потом повели к Керенскому. "В небольшом корридорѣ просили обождать. Я сѣл у колонны и наблюдал то столпотвореніе, которое вокруг происходило... Подошел ко мнѣ какой-то приличный господин и просил очень вѣжливо, чтобы я спорол погоны, и подал мнѣ ножницы. Я их просто отвязал и отдал ему — тогда он попросил и мой георгіевскій крест, но я его не отдал и, к моему удивленно, бывшій тут часовой, молодой солдатик, вступился за меня и сказал: "Вы, господин,... этого не понимаете, это заслуженное и так, отнимать, да еще такой крест, не полагается". Наконец, пригласили меня тут-же рядом в сѣни, гдѣ стоял взвод солдат с ружьями, и появился Керенскій... Мнѣ он ничего не говорил, а обратился к нижним чинам и в приподнятом тонѣ сказал, что вот, мол, бывшій военный министр царскій, который очень виноват и его будут судить, а пока он им повелѣвает, чтобы волос с головы моей не упал... Тѣм все и кончилось... Я вышел на внутренній подъѣзд дворца, гдѣ стоял тот самый автомобиль, в котором меня привезли; мой почетный караул... присутствовал, когда я в него садился, а мои уже старые знакомые конвоиры дружески встрѣтили меня... От них же я узнал, что меня повезут в Петропавловскую крѣпость, куда приблизительно через полчаса меня и доставили"... Здѣсь — подчеркивает Сухомлинов, "со много всѣ были вѣжливы — принесли даже котлету с картофелем и чай... Арестованных еще не было никого... и я занял опять свой № 55".

Легко можно допустить сознательную тенденцію Сухомлинова при разсказѣ, но в дальнѣйшем изложеніи, говоря о содержаніи в Петропавловской крѣпости, он отнюдь не щадит "обнаглѣвших со звѣриными физіономіями в сѣрых шинелях". Неожиданно в нѣкоторых своих частях разсказ Сухомлинова находит подтвержденіе в напечатанном 9 марта в "Извѣстіях" письмѣ прап. 171 пѣх. зап. полка Чиркунова, находившагося во главѣ отряда, который забирал Сухомлинова на его квартирѣ. Между прочим, здѣсь устанавливалось, что солдаты хотѣли первоначально сорвать с измѣнника погоны, но послѣ рѣчи Сухомлинова о том, что он невиновен, погоны были оставлены. Как будто бы очевидно, что отряд прап. Чиркунова должен был по распоряженію новой власти перевести подслѣдственнаго Сухомлинова с привилегированнаго домашняго положенія, с чѣм так боролись до революціи думскіе дѣятели из состава прогрессивнаго блока, на старое крѣпостное. Почему понадобилось провести такую техническую операцію через революціонный штаб, каким являлся в тот момент Таврическій дворец, не совсѣм понятно.