Сначала все четверо зашли в сараюшку; малое время спустя трое из них вышли наружу и поспешно отдалились, пристроившись за стволом огромного дуба, будто нарочно росшего шагах в двадцати от хибары. Там они и принялись ждать, негромко переговариваясь и время от времени кидая взгляды на избенку.
Еще подбираясь к поляне, Семка исхитрился заметить, что в стенах развалюхи имелись подслеповатые окошки; одно из них и выходило как раз на сторону, противоположную той, с которой рос дуб. Так что, подождав немного и убедившись что незнакомый господин («Жженый», как назвал его для себя Семка; лицо незнакомца было покрыто пятнами, будто огромными оспинами, как зажившими ожогами) обосновался в строении надолго, мальчик решил заглянуть в окошко – благо трое других «бомбистов» увидеть его не могли.
Сказано – сделано, и Семка крадучись обогнул полянку и подобрался к халупе. Ему повезло – Жженый так и не вышел наружу, а никто из троих оставшихся, в свою очередь, его не побеспокоил. Но стоило Семке подобраться к окошку и заглянуть…
Первое, что увидел мальчик, придя в себя, – лицо Лопаткина, склонившееся над ним. Семка лежал на земле; в голове низко, протяжно гудело, глаза заливала какая-то липкая гадость. Все, что он сумел вспомнить, – это страшный удар, вспышка, и он летит спиной вперед в кусты…
Виктор с Лопаткиным вытащили его из кустов; Дрон сорвался куда-то (решил осмотреть, нет ли тут кого-то еще, запоздало сообразил Семка), а Владимир тем временем сунул в зубы мальчику горлышко металлической фляжки. Семка инстинктивно глотнул и зашелся в кашле – во фляжке оказался коньяк. По словам мальчика, он заметил только, что на месте хибары дымились какие-то обугленные доски – и все. Потом его расспрашивали, не добившись, впрочем, особого толку. Семка хоть и был контужен, головы не потерял и умело валял дурака, прикидываясь пастушком из деревни неподалеку, – будто бы он случайно забрел на полянку в поисках отбившейся от стада телки да и угодил на беду под взрыв…
Ему поверили – а что еще им, собственно, оставалось? Студент Лопаткин даже порывался отвезти мальчика домой, но Семка немедленно сочинил насчет «тятиной кумы, которая живет в Бутырках с тамошним фершалом» и к которой его и надо непременно доставить.
Выдумка, видимо, показалась убедительной – Семку довезли на извозчике (он ждал седоков недалеко от того места, где те сошли по дороге сюда) до самых Бутырок, где мальчик и расстался со своими «спасителями».
Больше всего Семка сетовал, что так и не успел разобрать, что было в той хибарке: по его словам, «бонба подзарвалась», когда он был шагах в пяти от заветного окошка.
– Возьмите, – скорбно сказал студент Лопаткин. – Это все, что осталось нам на память о нашем погибшем товарище.
Виктор слегка пожал плечами, но принял смятую бумажку, развернул и пробежал первую строку:
«Пафос, пафос…» – Он скомкал бумажку и щелкнул зажигалкой.
– Что вы делаете? – встрепенулся Лопаткин. – Это же исторический документ… память!
– Это прежде всего компромат, дорогой Владимир, – недовольно буркнул в ответ Виктор. – И если нас загребут с этим «посланием», то придется отвечать на очень неприятные вопросы. Я даже не говорю о явно антиправительственном содержании этого документа – как вы, скажите на милость, объясните жандармам, что у вас оказалось предсмертное письмо человека, взорвавшегося на собственной бомбе?
– Но мы же должны… – пытался было возражать студент, но, натолкнувшись на ироничный взгляд Виктора, только и смог пробормотать: – Простите, да, вы, конечно, правы… конспирация…
– …и еще раз конспирация! Тогда все и будет в порядке. Удивляюсь я вам, господин бомбист, – как вообще вы ухитряетесь до сих пор ходить на свободе, оставаясь таким идеалистом? И бомбы-то вы в шляпных картонках носите, и в совпадения верите – прямо как романтическая гимназистка…
– Но тот мальчик наверняка оказался на поляне совершенно случайно! – запротестовал Лопаткин. – И потом – вы видели, какие у него светлые, хорошие, честные глаза? В конце концов, ради таких детей мы и хотим сделать Россию страной свободы!
– Не спорю, – кивнул собеседник. – Но пока мы этого еще не сделали – советую вам видеть в каждом встреченном человеке шпика, а в каждой «случайности» – хитрую комбинацию жандармов. Тогда, глядишь, и правда доживете до этой… свободы.
Владимира передернуло – тон, с которым была произнесены последние слова, явно его покоробил.
«Перегибаю я что-то, – понял Виктор, – заигрался в нашего партайгеноссе Геночку. Не надо забывать – это мы дети насквозь циничного века, а они тут – сплошь романтики и энтузиасты…»
– Да вы не переживайте так, Володя, – постарался он сгладить впечатление, произведенное на собеседника. – Я целиком и полностью разделяю ваш революционный пыл. Но поверьте – опыт тех лет, что разделяют нас, те горькие уроки которые получили борцы за свободу за это время, дают мне право…