Марцелл (СИ)

   - С тем же успехом, - сказал он, - можно утверждать, что оба агрегата смогут наравне работать в поле.

   Я не нашелся, что ответить. Было как-то неудобно спорить о таких вещах с человеком, которого долгое время считал пэтэушником. Желая поменять тему, я спросил, что он сам думает о Марцелле.

   - Первым делом мне просто хотелось бы его увидеть, - ответил Юм.

   - Ничего интересного, - сказал я. - Маленький, бледный, с оттопыренными ушами и впалой грудью. И голос писклявый, как у девчонки.

   - Так еще больше хочется его увидеть, - сказал Юм.

   - Ничего интересного, - повторил я. - Даже глупо как-то: стоишь, пялишься на него и потихоньку приходишь к мысли, что сам себе лапшу на уши вешаешь.

   - Это не так уж плохо, - заметил Юм. - Главное, чтобы посторонние не вешали.

   - Вот поэтому я это и сделал, - сказал я.

   Юм усмехнулся.

   - А говорил: чувство справедливости...

   - Хм... И это тоже.

   Мы немного помолчали. Потом Юм сказал:

   - А ведь Павел хотел привести его ко мне.

   - Знаю. Но это была плохая идея.

   - Еще бы.

   - И не потому, что все это чушь.

   - А почему?

   - Представь, что было бы, если б Марцелл все же пришел, но ничего у него не вышло бы. Знаешь, что такое гнев униженных и оскорбленных?

   - Догадываюсь.

   - И я вовсе не про тебя говорю.

   - Вот спасибо.

   - Не за что. Случись такое, не я, а они бегали бы сюда и били бы всем морды.

   Юм осторожно потрогал свои больные бока.

   - Думаю, до такого не дошло б, - проговорил он, скривившись.

   В коридоре послышались шаги и женские голоса. Потом дверь открылась, и две поварихи внесли обед. Палата наполнилась шутками и смехом. Равнодушно справляясь о нашем здоровье, поварихи быстренько управились со своими обязанностями и, наспех пожелав приятного аппетита, ушли к соседям. На тумбочках остались лежать два подноса с рисовой кашей, хлебом и компотом. Аромат горячей каши, в которой медленно таял кусочек сливочного масла, ударил по носу, и я понял, что есть все же хочу. Но прежде чем мы приступили к обеду, Юм, кряхтя, поднялся, приблизился и чокнулся со мной стаканом компота.

   - За чувство справедливости! - сказал он приподнято. - Пусть оно всегда будет обостренно и никогда тебя не покидает!

   Он возвышался над моей кроватью, высокий, некогда, наверное, очень сильный и ловкий, а теперь - изможденный и бледный, с бледно-серыми губами, острым костлявым носом и голодными глазами затравленной лисички, пахнущий потом и медикаментами, смотрел на меня сверху вниз и тоскливо улыбался, и руки, держащие стакан, болезненно подрагивали... Мне стало жаль его. Но потом я вспомнил, что не он, а я кричу каждый день на перевязке, а он лишь стонет по ночам и на перевязку вообще не ходит... Интересно, кто еще, кроме меня, кричит на перевязке? Раньше я об этом не задумывался. А задумавшись, решил, что, пожалуй, никто не кричит. Только я. Хотя я - не самый тяжелый пациент. И не самый слабый... Дело, наверное, в тяжести переживаемого. Или, лучше сказать, в отношении тяжести переживаемого к доле секунды. Как у танка - удельное давление на грунт, так у меня - удельное давление на сантиметр плоти... Нет, не так. Лучше с другого боку. Юму хуже? Хуже. И Быкову хуже. И Павлу... Вдобавок я никогда не пойду к этому Марцеллу. Или все же пойду? Н-нет, не пойду. Наверное, не пойду. С другой стороны, я был точно так же уверен, что обедать сегодня не буду. А еще раньше был уверен, что ничего под наркозом не говорил. Или просто хотел быть уверен. Так или иначе, к Марцеллу я не пойду. Потому что не верю. Или просто не хочу верить. Народ верит, а я - нет. Я - не народ. И Юм - не народ. И Павел, если встряхнуть хорошенько, тоже перестанет дурака валять... А народу это даже полезно. Он этим и живет, народ наш: черными кошками, пустыми ведрами, бородавками от лягушек. Если это помогает скрасить и окультурить скучные будни, - почему бы и нет?.. Мифотворчество, подумал я. Я присутствую при мифотворчестве. В какой-то мере, это даже исторический момент. Местный исторический момент. Местечковый. Подпитываемый глупым солдатским радио. Наверное, именно так и рождались легенды об Ильях-Муромцах, Батрадзах и Одиссеях всевозможных мастей...

   Тут в палату вбежал Павел и заорал перехваченным голосом:

   - Он до меня дотронулся!

   Мы с Юмом настороженно переглянулись, а Павел все орал:

   - Он до меня дотронулся! Дотронулся! Марцелл до меня дотронулся!

   Первым делом мы его успокоили. Это нужно было прекратить немедленно, ведь только каким-то чудом сестры до сих пор не обратили на его побитую рожу внимания. Потом я усалил его на кровать и заставил говорить спокойно. Для этого его пришлось пару раз встряхнуть, чтобы он понял, что кричать незачем и мы его и так прекрасно слышим. Затем, запинаясь, он поведал нам о том, как до него дотронулся Марцелл.