Мартышка. Галигай. Агнец. Подросток былых времен

Она не сводила с Ксавье все того же нежного и ненавязчивого взгляда, который так потряс его два часа назад, когда он рассказывал историю Иосифа. Но сейчас ему казалось, что это было так давно! И он уже не верил, что радость, которую он тогда испытал, к нему вернется. В нем снова стала вызревать тоска: нечеловеческим страданием было сидеть за этим столом, обедать вместе с этими людьми, которые окружали его, словно свора собак, сдерживаемая до поры до времени чьей-то невидимой рукой. А ведь Доминика по-прежнему опускала свои нежные и серьезные глаза, едва встретившись с ним взглядом. Ничто ведь не изменилось. Что ему еще надо? Вот оно, его спасение, протяни только руку, и все противоречия будут разрешены, все пропасти засыпаны. О, простая, истинная жизнь! Трудная жизнь человеческой пары, обремененной детьми, которых нужно кормить и воспитывать! На каждом повороте их каждодневного пути воздвигнуты скромные распятья, чтобы ты, Господи, был свидетелем этого жалкого счастья, слепленного из неудач, лишений, стыда, потерь, грехов и разрушенного отчаянием перед лицом смерти…

Октавия принесла почту вместе с кофе. Ксавье заметил, что на двух конвертах адрес был написан фиолетовыми чернилами, которые так любила его мать. Она написала одновременно и сыну, и Бригитте Пиан. Старуха сняла темные очки.

— Письмо от вашей дорогой матушки. Оно, видно, разминулось с моим. Значит, вы ей сообщили, что находитесь здесь.

Да, Ксавье ей написал из Бордо. Для чтения Бригитта Пиан пользовалась лорнетом, но все же держала листки далеко от глаз. Она покачивала головой, тихонько цокала языком и явно с трудом удерживалась от восклицаний.

— Мне придется серьезно поговорить с вами, — сказала она, складывая письмо.

— О чем? — спросил Ксавье и поставил на камин пустую чашку.

Он услышал, как расхохотался Мирбель за развернутой газетой, которую он не читал, а только делал вид, что читает. Старуха нимало не смутилась.

— Прочтите письмо, адресованное вам, тогда, быть может, вы поймете, о чем идет речь.

Ксавье направился к двери, но, когда он проходил мимо Мирбеля, тот удержал его за руку:

— Сказать, что мне это напоминает? Уж не знаю, правда, как в ваше время комментировали в коллеже евангельский текст о крестном пути, который читают во время Великого поста. А у нас то место, где говорится, что Христа привязали к кресту, священник пояснял так: «Но самым ужасным для Господа было то, что его наготу выставили на обозрение огромной толпе»…

Ксавье высвободил руку.

— Почему вы напоминаете мне эти слова?

Он вышел, бегом поднялся по лестнице, запер дверь на задвижку и упал ничком на кровать. Мирбель только что точно определил, что больше всего его терзает: его нагота выставлена напоказ. Но как тогда не прислушаться к тому, что он перед обедом услышал от этого ужасного человека о Доминике? Он поднялся, распечатал письмо матери, и у него возникло искушение сжечь его, не читая. Он зажег спичку, но тут же погасил ее и перекрестился.