Марусина любовь

– А жить хорошо тебе нравится? А получать под нос все, что ни пожелаешь, тебе нравится? Надо за все платить, мой милый! Надо идти и дело делать, и деньги зарабатывать, и содержать семью… Ты не забыл, что у тебя теперь семья есть?

Маруся снова дернулась, будто последние свекровкины слова стукнули ее по затылку, и многострадальная чашка снова поехала на край подноса, чуть не опрокинувшись с него совсем. Медленно повернувшись, она попятилась на кухню, плюхнула поднос на стол, огляделась растерянно. Потом, схватив турку, сполоснула ее под струей воды, насыпала в нее кофе, включила газ… Глядя, как синие язычки пламени весело и вхолостую пляшут перед глазами, долго соображала, что же надо делать дальше. Ах да. Воду в турку налить. И поставить ее на конфорку. И смотреть. Смотреть внимательно. Не прислушиваться больше к голосам, идущим из гостиной. Даже уши можно заткнуть. Ничего она не слышала и слышать не желает. Главное – чтоб кофе не убежал… А остальное… Нет, остального не может быть… Конечно, не может быть… Это ж надо… Виктор Николаевич, ее муж, родной человек, помирает, а она – деньги, деньги… Еще и ее зачем-то приплела…

Изо всей силы хлопнула входная дверь. Вздрогнув, Маруся ринулась в прихожую, забыв про кофе. Никого… Заглянув в гостиную, увидела скрючившуюся в кресле и икающую короткими всхлипами на одном выдохе Ксению Львовну. Так плачут зашедшиеся в апогее истерики дети, когда получают шлепок от потерявшего последнее терпение родителя. Никиты не было. Ушел, значит, хлопнув дверью. Тоже нашел время…

– Ксения Львовна, успокойтесь… – засуетилась вокруг нее заполошно Маруся. – Я сейчас, я водички… А еще бы валерьянки… Где у вас валерьянка, Ксения Львовна…

– Не… не надо… ничего… не надо… – отмахнулась от нее Ксения Львовна. – Я успокоюсь сейчас…

И впрямь она успокоилась достаточно быстро, дважды глубоко вздохнув. Маруся только подивилась этому ее скорому переходу в нормальное состояние. Будто и не было никакой истерики. Распрямившись в кресле, уже через минуту она произнесла совершенно нормальным голосом:

– Нет, ну что это за упрямство такое, в самом деле? Ты ведь все слышала, Маруся, да? Ну вот скажи мне, в чем я не права? – Она уставилась на Марусю холодно и выжидательно, словно примериваясь к ней издалека. Потом схватила ее цепко за руку, притянула поближе, указала пальцем на кресло напротив, в котором недавно сидел Никита: – Сядь!

– Ой, а у меня там кофе… Убежал уже, наверное… – дернулась в сторону кухни Маруся. – Я сейчас… Я быстро…

– Да бог с ним, с кофе! – досадливо крикнула ей в спину свекровь. – Не надо ничего, сядь, говорю!

Торопливо сдернув с огня турку и вернувшись в гостиную, Маруся послушно уселась напротив свекрови, сложила на коленях ускользающие полы пеньюара, взглянула на нее робко. И снова удивилась. Выражение лица Ксении Львовны было именно таким, к которому она уже успела привыкнуть – ласковым и немного снисходительным. Она даже улыбалась слегка – одними уголками губ. И голос был уже прежний – мягкий, легкий, немного вкрадчивый… Именно тот самый голос, которому в ответ хочется поддакивать, ни о чем не думая…

– Испугали мы тебя своими криками, да? Не бойся, моя девочка. В каждой семье всякое бывает. Видишь, какой тебе муж достался… упрямый. Ведь знает, что надо уступить, а на своем стоит до последнего! Ну к чему это странное упрямство, скажи? Если другого выхода все равно у нас нет…

– А может, не надо его заставлять, Ксения Львовна? – робко промямлила Маруся, опуская глаза и сильно натягивая на коленях полы пеньюара. – Ну, раз не хочет…

– Что значит не хочет, милая? – чуть придав голосу удивленного холода, переспросила Ксения Львовна. – Мало ли что он хочет, чего не хочет… Так надо, и все! Детские игры в протест кончились! Наступила большая серьезная жизнь! Ведь не думал же он, что всегда будет прятаться за должностью рядового врачишки в районной поликлинике…

– Почему рядового врачишки… Я думала… Он же хороший врач… Он маммолог…

– Не важно, что ты думала, Маруся. Он в свое время, конечно, проявил большое упрямство, настоял на своем. Сначала сам определился в специализацию, потом сам интернатуру себе нашел… Но все это были наши небольшие уступки, не более того! Это Виктор меня тогда уговорил ему уступить… Кто ж знал, что эти игры в самостоятельность так ему понравятся? Я думала, это так, возрастное… Детский глупый протест против родительского якобы деспотизма, затянувшийся пубертатный период… Ну вот скажи, в чем, в чем тут родительский деспотизм?

– Я не знаю, Ксения Львовна… Вот когда я после школы поступать хотела, мама мне вообще никаких советов не давала. Тебе, говорит, жить, ты сама и выбирай специальность по душе…

Ксения Львовна вдруг уставилась на нее так, будто упоминание о Марусиной маме оскорбило ее до глубины души. Вроде того – ну и сравнила, дурочка… Потом будто спохватилась, усмехнулась снисходительно и едва заметно, одними глазами, произнесла ласково: