Марусина заимка

       Фрол быстро двинул лодку багром, и она нырнула с нами из освещенного пространства в темноту.

       - Храни господи, - сказал старый ямщик. - Жиган ныне голодный, как волк. На станках не подаем мы... А водку жрут, - прибавил он с удивлением и, пожалуй, с завистью...

       Мне показалось, что Островский тоже был слегка выпивши. Мы отъехали сажен тридцать, когда с берега послышался пьяный голос бродяги:

       - Микеша! А Микеш! Желторотой! На волю хочешь?

       - Молчи ты, пьяный! - сказал сурово Островский.

       - Ну, ничего, не сердись, Островской, я ведь любя...

       - Микеш!.. Мике-ешь!.. Микешенька... - катилось еще долго над сонной рекой, перемежаясь пьяным хохотом. Ямщики молча налегали на весла, и вскоре огонек скрылся из виду.

       Ночь продолжала тихо ползти над Леной. Взошла луна, красная, как кровь, и опять закатилась за вершину близкой горы. Северная Медведица спустилась низко, все растягиваясь и вырастая... Потом мутное облако поглотило редкие звезды, а наша лодка все плыла... Я как-то не заметил, как мы еще раз перерезали реку, и спохватился только, когда лодка зашуршала килем по песку.

       Кругом было пусто. За широкой береговой отмелью лежала полоса гор, молчаливых и сонных...

       Ямщики сложили весла, стали в лодке, приставили руки к щекам, и над пустынным берегом, будя ночные отголоски, понесся протяжный крик:

       - Аг-ы-ы-ы...

       Фрол кричал, видимо надрывая старую грудь. Микеша тянул свободно, полным и звучным голосом. Никогда еще я не слыхал подобных звуков из человеческой груди... Крик был ровный, неустанный и гулкий, точно тягучий отголосок огромного колокола... Это был обычный призыв с берега к спящему за отмелью отдаленному станку.

       - Аг-г-гы-ы... ямщики!

       Старик сорвался глухим хрипом и болезненно закашлялся.

       - Э-эх, - сказал он с горечью, - съела у меня голос река-матушка.

       Микеша продолжал кричать, не останавливаясь для передышки...

       - Идут, - сказал наконец Фрол.

       Действительно, за отмелью мелькнули огни фонарей, и Микеша тоже смолк. И тотчас же со стороны реки, из-за горы, как бы в ответ на крик ямщика раздался такой же протяжный крик, только чудовищно громкий и глубокий. Мы невольно переглянулись и замерли, охваченные безотчетным испугом... Казалось - сказочное чудовище проснулось и завыло где-то неподалеку.

       - Пароход, - сказал первым опомнившийся Фрол.

       Вскоре в глубине темной ночи послышались частые гулкие удары, и на реку, сверкая огнями, выплыл пароход с двумя барками. Микешка быстро вскочил в лодку и отсунулся от берега, кинув Фролу его узел. Через минуту лодку едва можно было разглядеть на темных волнах Лены.

       - Прощай, Микеша! - крикнул я вдогонку.

       - Прощай-ай! - донеслось в ответ из темноты.

       - Варнака к варнаку тянет, - с презрением сказал Фрол. - К жиганам, видно, пристанет.

       - А ты разве не знал, зачем он у тебя выменивает лодку? - сказал я. - Зачем же уступил?..

       Фрол ответил не сразу.

       - Хорошо ли бумагу писал? Крепко ли? - спросил он через минуту. - Станочники чисто собаки. Не отдадут, пожалуй.

       В это время к нам подошли станочники с фонарями, и все мы молча смотрели, как пароход, повернув к нам оба огня, бежал как будто прямо к нашему берегу... Под лучом пароходного огня мелькнула на мгновение черною тенью лодка Микеши и исчезла...

       - Кто на реке? - спросил один из ямщиков.

       - Микеша, - ответил Фрол торопливо. - Со мной приехал, да, вишь, сейчас отсунулся.

       - Пошто?

       - Я разве знаю?.. Ничего не говорил. А видно, опять в бега снарядился.

       - В бега, так пошто за барку зачалился? - сказал опять пришедший ямщик, зоркие глаза которого, очевидно, пронизывали темноту там, где я ничего не видел.

       - С жиганами, видно, стакнулся. Жиганы повыше камней ночуют.

       - Ну, ин, видно, так, - равнодушно подтверждали ямщики. Некоторое время они следили за поворачивавшимися огнями парохода, как бы обсуждая, что принесет им с собою эта редкая еще на Лене новинка: облегчение суровой доли и освобождение или окончательную гибель... Оба огня на кожухах исчезли, и только три звездочки на мачтах двигались еще некоторое время в черной тени высоких береговых гор... Потом и они угасли... Над Леной лежала непроницаемая ночь, молчаливая и таинственная...

       Недели через две с теми же остановками и спорами, мы все еще двигались кверху по замерзающей Лене, когда нас догнал знакомый почталион, встреченный нами еще под Якутском и теперь возвращавшийся обратно. Сообщая различные новости пройденного уже нами пути, он рассказал, между прочим, что на несколько станков ниже Батамая оголодавшие бродяги ограбили было проезжего купца. Согнали народ и устроили облаву: варнаки отсиживались в пещере, отстреливаясь камнями, но в конце концов сдались. С ними, говорили, попался молодой ямщик, убежавший с Титаринского станка.

       - А Островского с ними не было? - спросил я.

       - Нет. Он отстал от них раньше.

       - Неужели Микеша тоже участвовал в грабеже?

       - Кто его знает. Сам говорит, что участвовал, но ни купец, ни бывший с ним ямщик его не видели. А бродяги смеются: "Так, говорят, припутался к нам желторотый зря..."