Марусина заимка

       "А вот что: первым делом неси мне двенадцать хороших халатов, новых".

       "Да ведь у ребят свои есть".

       "Ты слушай меня, что я говорю, -- заговорил Буран с сердцем, -- знаю, что есть у них по халату, а надо по два. Гилякам за лодку с человека по халату придется. Да еще надо мне двенадцать ножей хороших, по три четверти, да два топора, да три котла".

       Бобров собрал артель и объяснил, в чем дело. У кого были лишние халаты, все поступились в пользу беглецов. У всякого арестанта живуче какое-то инстинктивное сочувствие смелой попытке вырваться из глухих стен на вольную волю. Котлы и ножи нашлись частью даром, частью за деньги у старожилов-ссыльных. Все было готово дня в два.

       Со времени прибытия партии на остров прошло тринадцать дней.

       На следующее утро Бобров доставил Бурана в кусты вместе с запасом. Беглецы "стали на молитву", отслужили нечто вроде молебна на этот случай по особому арестантскому уставу, попрощались с Бобровым и двинулись в дорогу.

    V

       -- Что же, небось весело было в путь отправляться? -- спросил я, вслушиваясь в окрепший голос рассказчика, вглядываясь в его оживившиеся в этом месте рассказа черты.

       -- Да как же не весело! Как изошли из кустов да тайга-матушка над нами зашумела, -- верите, точно на свет вновь народились. Таково всем радостно стало. Один только Буран идет себе впереди, голову повесил, что-то про себя бормочет. Невесело вышел старик. Чуяло, видно, Бураново сердце, что не далеко уйти ему.

       Видим мы с первого разу, что командер у нас не очень надежный. Он хоть бродяга опытный и даже с Соколиного острова два раза бегал, да и дорогу, видно, знает: идет, знай, покачивается, по сторонам не глядит, ровно собака по следу, -- ну, а все же нас с Володькой, с приятелем, сомнение берет.

       "Гляди-ко, -- говорит мне Володька, -- с Бураном как бы на беду не напороться. Видишь: он не в себе что-то".

       "А что?" -- говорю.

       "А то, что старик как будто не в полном рассудке. Сам с собой разговаривает, голова у него мотается, да и распоряжениев от него никаких не видится. Нам бы давно уж хоть маленький привал сделать, а он, видишь, прет себе да прет. Неладно, право!"

       Вижу и я, что неладно. Подошли мы к Бурану, окликнули:

       "Дядя, мол, а дядя! Что больно разошелся? Не пора ли привал сделать, прилечь, отдохнуть?"

       Повернулся он к нам, посмотрел да опять вперед пошел.

       "Погодите, говорит, зачем торопитесь ложиться? Вон в Варках либо в Погибе уложат пулями -- належитесь еще".

       "Ах, чтоб те пусто было!" Ну все же спорить не стали, потому что он старый бродяга. И притом сами видим, что не дело и мы затеяли: в первый-то день побольше уйти надо -- тут не до отдыху.

       Прошли еще сколько-то. Володька опять меня толкает:

       "Слышь, Василий, дело-то все же неладно!"

       "Что такое опять?"

       "До Варков-то, сказывали, двадцать верст; ну, уж мы восемнадцать-то верных прошли. Как бы на кордон не напороться".

       "Буран, а Буран!.. Дядя!" -- кричим опять.

       "Что вам?"

       "Варки, чай, близко".

       "Далеко еще", -- отвечает и опять пошел.

       Была бы тут беда, да, на счастие, увидели мы -- на речке челнок зачален стоит. Как увидели мы этот челнок, так все и остановились. Бурана Макар силой удержал. Уж ежели, думаем себе, челнок стоит, значит, и житель близко. Стой, ребята, в кусты!

       Вот вошли мы в тайгу, а на ту пору шли мы падью по речке; по одну сторону горы и по другую тоже горы, лиственью поросли густо. С весны с самой по Соколиному острову туманы теплые ходят, и в тот день с утра тоже туман был. А как взобрались мы на гору да прошли малое место верхами, -- дохнул из пади ветер, туман, как нарочно, в море и угнало. Смотрим мы: внизу за горкой кордон, как на ладонке, солдаты по двору ходят, собаки лежат, дремлют. Все мы тут ахнули: ведь без малого волку в пасть своею охотой не полезли.

       "Как же, говорим, дядя Буран. Ведь это кордон".

       "Кордон, -- отвечает Буран. -- Самые это Варки".

       "Ну, -- говорим мы ему, -- уж ты, дядя, не прогневайся: хоть ты и старше нас всех, однако, видно, нам самим о себе промышлять надо. С тобой как раз беды наживешь".

       Заплакал старик.

       "Братцы! -- говорит, -- стар я, простите ради Христа. Сорок лет хожу, весь исходился, видно, память временами отшибать стало: кое помню, а кое вовсе забыл. Не взыщите! Надо теперь поскорей уходить отсюда: не дай бог, за ягодой кто к кордону пойдет или ветер бродяжьим духом на собаку пахнет -- беда будет".

       Пошли мы дальше. Дорогой поговорили меж собой и все так порешили, чтобы за Бураном смотреть. Меня ребята выбрали вожатым; мне, значит, привалами распоряжаться, порядки давать; ну, а Бурану все же впереди идти, потому что он с дороги-то не сбивается. Ноги у бродяги привычные: весь изомрет, а ноги-то все живы, -- идет себе, с ноги на ногу переваливается. Так ведь до самой смерти все старик шел.