Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен)

 Среди польской аристократии, князья Замойские занимали первое место. Важная историческая заметка: менее ста лет тому назад, один из князей Замойских, так сказать, собственноручно, возвел на престол основателя династии, в то время царствующей -- Сигизмунда Ваза, -- одержав победу над его врагом Максимилианом Австрийским и взяв последнего в плен. Громадное состояние семьи, не задолго перед тем еще увеличилось, благодаря браку представителя этого дома с наследницей герцогов Острожских. Будущий супруг Марысеньки, последний потомок этого дома, на этом основании присвоил себе титул, которым никто из семьи Замойских до него не пользовался, а именно, звание герцога Острожского и князя Замойского. Занимая в это время, среди сложной иерархии сановников и защитников престола лишь скромную должность кравчего, он мог, благодаря своему происхождению и своему богатству рассчитывать на самую блестящую карьеру. Ленивому и благодушному от природы, дорожившему всего более своим спокойствием, ему недоставало одного: чтоб им кто либо руководил. Как человек испорченный грубым развратом, привыкший пьянствовать, он в свои тридцать лет, не обещал быть примерным мужем. Но говорили, что "он влюблен как кот". В виде свадебного подарка он предлагал "хорошенькой француженке 100 000 червонных наличных денег; 12 000 на её личные расходы; 4000 ренты по закладной с одного из своих поместьев, обещая и "еще более того по заключении брака". Всего иметь трудно, а заинтересованная в этом деле особа довольствовалась и этим жребием.

 По словам одного биографа короля Яна Казимира, Марысенька имела соперницу в лице другой фрейлины королевы, девицы Шенфельд, немецкого происхождения, находившейся под покровительством короля. Мария де Гонзага, находя, что он ей слишком угождает, выдвинула свою воспитанницу; Замойский повиновался, и Марысенька восторжествовала.

 По словам очевидцев, она была необыкновенно хороша, отличаясь необычайно-правильной и своеобразной красотой: овал лица немного удлиненный, с тонким очертанием рта и немного насмешливым выражением; нос с горбинкой, разрез глаз продолговатый, в виде миндалин, тонкий и гибкий стан ("худа, как палка", -- говорили завистницы); непринужденность и мягкость движений придавали ей особую прелесть. Что касается всего остального, в особенности, в виду трудности воссоздания психологии женской души, я предлагаю читателю документы, служащие некоторым образом указанием.

 Перенесемся в Познань, куда отправилась королева для переговоров с курфюрстом Бранденбургским. Так как в городе не было замка для её приема, то её высочество поместилась в монастыре, распределив свою свиту по другим монастырям. Польские монастыри долгое время сохраняли характер общий в древнее время всем религиозным учреждениям в Европе: а именно: гостеприимство. Они служили приютами странствующим, создавая таким образом центры не только общественной, но и светской жизни. Все предпочитали останавливаться в монастырях, избегая гостиниц, менее удобных и менее приличных. Расходы на содержание уплачивались приношениями и благотворительными учреждениями. М-llе д'Аркиен пришлось поместиться в монастыре сестер бенедиктинок. Благодаря хронике, неожиданно чудесным образом сохранившейся и еще неизданной [В библиотеке Рачинского], мы узнаем, какое впечатление произвела хорошенькая посетительница в этой суровой среде, и в то же время, какую пользу воспитанница Марии де Гонзага извлекла из наставлений, внушений и противоречивых примеров (легкомыслия и героизма) той среды, где развился и образовался её характер.

 "М-llе Д'Аркиен прибыла в наш монастырь незадолго до Рождества. Среди других фрейлин королевы она занимала первое место. Наша настоятельница сама уступила ей свою маленькую келью, и это причинило ей столько беспокойства, что пришлось обратиться к врачу её высочества"...

 Эта характерная и неприятная черта доказывает в молодой особе пренебрежение к спокойствию других и готовность жертвовать им в собственную пользу. Снисходительная монахиня на этом не настаивает, имея в виду другие, более существенные обвинения.

 "Поведение этой молодой особы не могло служить примером для других. Приходилось ночью допускать к ней её доктора... Она принимала у себя много сенаторов, которые своими частыми посещениями доставляли беспокойство..."

 Чтоб представить дело в настоящем свете, я должен заметить, что звание сенатора в то время в Польше нисколько не соответствовало представлениям о тех нравственных и физических свойствах, с которыми оно связано в настоящее время. Всякий, принадлежавший к местной аристократ, мог надеяться переступить порог почтенного собрания в возрасте весьма отдаленном от пределов, удерживающих в наши дни честолюбцев на пороге Люксембургского дворца.

 "Они (эти сенаторы -- боюсь признаться -- все веселые разбитные молодые люди) без всяких опасений проходили через храм, направляясь к ней... От их навязчивости не было отбоя"...