Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен)

 Она повела дело так удачно, что Мазарини стал колебаться в своих решениях. Пришлось ему также призадуматься над депешей Акакия, его агента в Данциге. В ней, 6 марта 1660 года, сообщалось о появлении на сцене еще нового лица, на долю которого выпало иметь решающее значение в этой подготовившейся драме. Говорилось о предложениях, сделанных австрийским императором великому коронному гетману, Юрию Любомирскому.

 Этот вельможа представляет из себя очень законченный тип польского "королька". Он занимал самую важную должность и был одним из самых крупных землевладельцев страны; в его распоряжении была высшая полиция королевства, небольшая наемная армия, с полдюжины довольно значительных крепостей и, конечно, соответствующее всему этому честолюбие.

 К счастью он оставался нечувствительным к предложениям императора. Привлеченный Марией де Гонзага, он подписал также свое имя под декларацией, которую согласились подписать все важнейшие польские магнаты, -- декларацией в пользу герцога Ангиенского, которую усердный Акакий и взялся доставить во Францию. Любомирский сделал больше того: он сам отправился в Париж, чтобы своим присутствием придать больше весу выраженным письменно общим желанием.

 Было бы безумием пойти против него, и Мазарини, после попытки выиграть время, притворяясь то человеком очень занятым, то очень больным, принужден был сдаться, в последнюю минуту почувствовав, быть может, первое давление этой сильной воли, которая впоследствии показала себя столь решительной и твердой. В конце октября новость об окончательно принятой кандидатуре герцога Ангиенского достигла польского двора, вызвав там радость и веселье. Напрасно венский двор делал последние усилия, переходя от самых соблазнительных предложений к нескрываемым угрозам. "Соединенной с Францией, Польше некого и нечего бояться", -- гордо отвечала Мария де Гонзага, и, 30 ноября, владельцу Шантильи была вручена бумага, за подписью Людовика XIV, следующего содержания:

 "Находя правильным и даже желательным, чтоб принц Кондэ считал возможным получить польскую корону для принца Ангиенского, своего сына, согласно предложениям и условиям, представленным его высочеству королевой польской, его высочество разрешило и разрешает впредь вышеупомянутым Кондэ и герцогу Ангиенскому входить в сношения с Польшей, вопреки статьям известного мирного договора (статьи вышеупомянутого Пиренейского договора)".

 Назначенный на должность корреспондента и специального уполномоченного по этому делу, господин Кайе получил нужные паспорта и инструкции. Маркизу де Лембр, королевскому послу в Польше, были посланы соответствующие приказы и полномочия. Двести тысяч экю направлены были в Данциг со всевозможной поспешностью и в большой тайне. Один польский дворянин, некто Гонский, состоявший при самом герцоге Ангиенском, взялся обучить его языку его будущих подданных. Поднимался. занавес над одной из самых интересных драм политического репертуара той эпохи.

II.

Первые успехи и первые неудачи. -- Денежная поддержка. -- Людовик XIV "не допускает опровержений". -- Принцесса, принесенная в жертву. -- Поражение Австрии. -- Новое бедствие. -- Измена Любомирского. -- Политическое хамелеонство. -- Анархисты вверху и внизу. -- Обзор политического строя в Польше. -- Сейм. -- Liberum Vetо. -- Представитель всеобщей подачи голосов. -- Переговоры с ним. -- Бюллетень победы.

 Еще при жизни короля Яна-Казимира, необходимо было назначить наследника путем немедленного призыва к выборам, причем не могло быть и речи о лишении голоса дворянства. В прецедентах не было недостатка. В 1548 году, Сигизмунд Август, последний из Ягеллонов, получил таким образом заблаговременное назначение. Правда, он наследовал своему отцу. Согласится ли долженствовавший собраться в 1661 году сейм вновь обойти закон, в виду различия положения? Мария де Гонзага не пренебрегла ничем, лишь бы добиться голосов в свою пользу.

 Что касается самого короля, то он долгое время держался в стороне от этого дела, в котором только и говорили о его смерти. В сущности, со времени войны со Швецией, королева до некоторой степени заставила признать за собой главный авторитет. В дни испытания она заявила себя истинным кормчим погибающего судна. Она держала руль, и король допустил это по естественной слабости характера и своему скептицизму. "Королева вела короля, точно маленький эфиоп своего слона", утверждал в энергических выражениях историк Рудавский. -- "Как медведя на цепи", -- говорит Иерлич, автор современных мемуаров.