Маша и Медведев

Она звала его Дима, единственная из всех, именно потому, что это подчеркивало его безраздельную ей принадлежность.

— Знаешь, — говорила она, — я так тебя люблю! Если с тобой, не дай Бог, что-то случится, я тоже умру. Потому что у меня больше ничего не останется...

Но случилось с Катей. А он, Митя, продолжает жить. Как мальчик Кай — с кусочком льда вместо сердца.

22

Маруся тихо поднялась и прошла в свою комнату. Она уже лежала в постели, когда Митя осторожно стукнул в ее дверь.

— Маша, ты спишь?

Она не ответила...

* * *

Первого января сразу после обеда Митя уехал. А второго засобиралась в Москву и Маша.

— Что же ты с Дмитрием не поехала? — удивился Василий Игнатьевич. — Будешь теперь маяться на перекладных.

— Получу в Иванове свою тысячу, оформлю доверенность, а вечером на автобус. А может, поездом поеду, посмотрим.

— Возьми деньги, которые Митя оставил.

— Нет, не возьму...

— Ты что, дочка, слышала наш разговор? — догадался Василий Игнатьевич.

— Слышала...

— Уж ты прости его, дурака.

— А за что? Он передо мной действительно ни в чем не виноват. А сердцу ведь не прикажешь...

...В московском автобусе было холодно, не переставая плакал ребенок и громко храпел какой-то дядька.

Маруся откинула кресло в надежде немного подремать. Но разве уснешь, когда в голову лезут всякие мысли? Наконец ребенок замолк, а дядька, видимо, пробудился, и в тускло освещенном салоне повисла долгожданная тишина, наполненная тихим гулом мотора и ровным дыханием спящих пассажиров.

Маруся поплотнее запахнула шубку, закрыла глаза и не заметила, как заснула.

И приснился ей странный сон. Будто идет она бескрайним снежным полем, и видна уже вдали маленькая деревенька — черные избы утопают в снегу по самые крыши. Вдруг, подобно гигантским птицам, опускается с неба волчья стая. И она, цепенея от ужаса, падает в снег, но тот не прячет, выталкивает на поверхность, словно морская соленая вода. А волк уже рядом, смотрит пронзительными глазами. Маша хочет бежать и не может — ноги вязнут в глубоком рыхлом снегу. Волчья морда все ближе, ближе, и видит Маша — лицо-то человечье, и понимает, что это Монин! И хочет ударить по небритой щеке, оттолкнуть, но руки как ватные — не поднять. А тот уже обнимает ее, щекочет мягкой душистой шерстью, и Маше приятна запретная ласка, потому что это и не Монин вовсе, а Митя. И знает, знает Маша, что нельзя ей больше ему доверяться, но сама остановиться не в силах и только просит его, умоляет:

— Не надо, Митя! Не надо!..

— Просыпайтесь-ка, милая барышня! Плохой, видно, вам сон приснился?

Маша с сожалением открыла глаза.

— Сама не знаю, плохой ли, хороший...

— Ну, простите великодушно, если ненароком хорошему помешал.

На нее приветливо смотрел попутчик — импозантный мужчина лет пятидесяти, а может, шестидесяти — Маруся никогда не умела правильно определять возраст.

— Смотрю, воротник пол-лица закрыл, забеспокоились вы, заметались. Дай, думаю, разбужу, уж вы не обессудьте...

— Ну что вы! Все вы правильно сделали. Большое спасибо.

— Тогда позвольте представиться: Крестниковский Кузьма Кузьмич, художник.

— Очень приятно. Мария Сергеевна Бажова, учительница. А я так и подумала, что вы художник.

— Вот как? Это почему же, милая барышня?

— У вас вдохновенное лицо, пышная шевелюра, бородка, бабочка вместо галстука, а в конец салона вы отнесли большущую папку, видимо, с эскизами...

— Да вы просто Шерлок Холмс! — восхитился Кузьма Кузьмич. — А я вот не подумал о вашей профессии. Просто порадовался, что скоротаю дорожку рядом с красивой женщиной. Так чем же вы занимаетесь, Мария Сергеевна?

— Я учительница.

— Это я уже знаю. Преподаете английский в средней школе. А может быть, в университете. Угадал?

— Нет, — засмеялась Маруся. — Я веду первый класс в селе Вознесенье. Это в Савинском районе.

— Ага! Но так просто я не сдамся. Попробую все же что-нибудь угадать. Ну-ка, дайте-ка мне свою руку...

— А вы что же, хиромант? — улыбнулась Маруся, протягивая раскрытую ладонь.

— В некотором роде, — заверил Крестниковский. — Ну-ка, ну-ка, что тут у нас прописано? Значит, так: живете вы в деревне Новишки у Василия Игнатьевича Крылова...

— Да, — изумилась Маруся, ошеломленно разглядывая свою ладонь. — А как вы узнали?

— Деревня, милая барышня, как большая коммунальная квартира: ты еще только чихнуть собираешься, а тебе уже диагноз поставили.

— Хотите сказать, что вы деревенский житель?

— А что, не похож?

— Нет, — покачала головой Маруся, — совсем не похож.

— А ведь я селянин с вековыми корнями. Хотите, расскажу?

— Конечно, хочу.

— Пращуры мои испокон веков на этой земле жили крепостными крестьянами. И в восьмидесятых годах позапрошлого уже столетия прапрадед мой, тоже Кузьма Кузьмич Крестниковский, тогда уже вольный, построил здесь, в Меховицах, прядильную фабрику.

Края эти в те времена были богатые, и люди жили зажиточно: в каждом доме минимум по две коровы, лошади, овцы, свиньи, а уж гусей с курами никто и не считал. Рыбу в город из Уводи, грибы белые, грузди возами возили. Крестьяне в шубах ходили — и мужики, и бабы.