Машина

Ворохнулось ощущение, что это-то и есть главное, то единство, вызванное общей целью, которое чувствуется у ребят и которое захватило и его. Это главное, а уже оно, появившись и оставшись с ними, даст и Машину и все, что еще понадобится сделать.

Фросину вдруг не захотелось, чтобы они так и ушли, потребовалось продлить это чувство сопричастности.

 — Гена!— окликнул он одного из регулировщиков. Тот остановился, подошел, свободно переставляя обтянутые джинсами ноги.

— Как там с твоей электроникой? Получается?

— Да вроде  нормально, Виктор Афанасьевич. К третьей смене думаем закончить эти блоки. Ребята ночью смогут их уже полностью погонять. На всех режимах.

— А как под нагрузкой?

— Да вроде держат нагрузку...

Фросин кивнул:

— Хорошо бы к третьей смене кончили.

— Должны, Виктор Афанасьевич.

На Гену приятно было смотреть. Он держался со спокойной уверенностью. Это подкупало Фросина во всех них. Это пришлось по душе и Василию Фомичу, судя по его воркотне про «заморские штаны», которые «самый хип», и про то, что «этот молодняк надо за ручку водить, а то ничего не знают».

Фросин чувствовал себя с ними легко и просто, хотя редко удавалось выкроить минутку, чтобы так вот, запросто и не спеша, посидеть среди них. Эта простота не переходила в панибратство. Отчасти оттого, что Фррсин выработал за свои заводские годы чувство меры, отчасти оттого, что все они были умными парнями и девчонками, с чувством такта. Во всяком случае, они сами поддерживали определенную дистанцию, но без тени чинопочитания. Фросин с легкой завистью подумал, что мастерам, должно быть, легко с ними работать.

Все они были ровесниками Алии, и Фросин, сам не подозревая о том, искал и находил в них что-то общее с ней — в манере держаться, в интересах, в той подчеркнутой независимости, которая сквозила во всем.

Разумеется, ему и в голову не приходило сравнивать Алию — Альку — с кем бы то ни было. Смешно это было бы и бесполезно. Но он все же приглядывался к своей молодой гвардии — нравилась она ему. И на губах его то и дело появлялась легкая улыбка — отражение его настроения. Вот и Фомич заметил...

Но настроение настроением, а дело делом. Гена стоял перед Фросиным так, словно замер на мгновенье, но весь оставался в движении, прервавшемся и готовом возобновиться, как только Фросин его отпустит. Фросин почти телепатически уловил его нетерпение и кивнул парню: «Иди». Гена так же спокойно повернулся и не спеша, но и не мешкая, двинулся в цех, к машине. Фросин вдруг остро позавидовал ему и остальным рабочим. С завистью смешалось и удовлетворение собой, тем, что не поддался на днях главному и не стал «наводить дисциплину». По мнению главного инженера, понятие дисциплины несовместимо было с теми шуточками и розыгрышами, которыми перекидывался во время работы фросинский «детсад», нимало не смущаясь присутствием при этом посторонних. Несерьезное это было отношение к делу, не понимал его главный и не принимал, о чем и объявил Фросину в довольно-таки резкой форме. Фросину же это нравилось. «Чувство ответственности вовсе не требует, чтобы все сычами друг на друга смотрели,— парировал он.— И вообще, унылые и занудные люди — плохие работники!»

После такого безапелляционного утверждения главный смолк и с Фросиным больше не заговаривал — не хотел связываться по пустякам.

Фомич уже ушел. Фросин тоже заторопился — надо было успеть встретить Альку.

Она обрадованно прижалась к нему плечом и вздохнула прерывисто от избытка чувств. У Фросина защемило сердце: он узнал уже этот ее полувсхлип-полусмех, как узнавал в ней новые и новые милые привычки. Его пугала неожиданно обнаружившаяся готовность открывать ее и принимать такой как есть, находя и ее, и все ей принадлежащее, замечательным и очень важным. Он опять почувствовал неуверенность, но все прошло от ее непосредственности, и осталось тихое тревожное ожидание счастья.

Они шли пустынными улицами, и он старался шагать помельче, чтобы растянуть прогулку. Алия, чуть забежав вперед, виновато заглянула ему в лицо:

— Проводи меня до общежития, ладно? А то со мной девчонки не разговаривают, что я вчера не вернулась...

Он тоже виновато, но и чуть разочарованно кивнул головой, и она облегченно спросила:

— Ты не рассердился ведь?

Он засмеялся в ответ, обезоруженный ее доверчивой простотой.

Они дошли до общежития и стояли у подъезда, пока она не продрогла. Она вообще замерзала быстро, как ребенок. Фросин вскользь подумал об этом и проглотил комок подкатившего к горлу расслабляющего умиления. Они прошли дальше и вошли в какой-то подъезд. Лампочка горела только где-то на верхнем этаже, в полумраке поблескивали глаза Алии. Таинственным шепотом она сообщила:

— А я никогда не целовалась в подъездах...— и хихикнула, и он по чуть слышному смеху нашел в темноте ее податливые с мороза губы.

Их спугнул запоздалый жилец. Они чинно прошли мимо него на улицу и там дали волю смеху. Потом он проводил ее до общежития, на этот раз — окончательно.