Машина наказаний

— Победа, — говорил он, прыгая через разноцветные от неона лужи к «линкольну». — Ах, как она пьянит!

Чтобы пьянила не только победа, мы отправились в то место, которое Олег Власыч назвал «раем и адом в одном флаконе».

Как только мы вошли, сопровождаемые раболепной улыбкой швейцара, я сразу понял: да, рай и ад.

Публика толпилась у двух широких бочек, на каждой танцевала полуголая девица.

— Пройдемте во-он туда, — улыбаясь, пригласил Семен Никитич. — Кажется, там наша хорошая знакомая.

И верно — девушка, танцующая на одной из бочек, показалась мне знакомой.

— Здравствуйте, Сергей Леопольдович, — весело сказала она, выделывая своим чудным телом такое, что сам черт не брат.

— Степа, — ахнул я, — А как же Киря?

— Киря с бабушкой.

Должен признаться, эта встреча меня малость расстроила: я привык уже относиться к Степе как к собственной дочери. Но хорошее абрау-дюрсо понемногу выветрило тяжелую думу, столь свойственную русскому человеку.

— Можно проголосовать? — подошел мужичок, что называется, интеллигентного вида. Одет он был в весьма потрепанное пальтишко, и было странно, что его сюда пустили.

— Конечно, — Степа улыбнулась и немного наклонилась. Мужичок слегка дрожащими пальцами просунул в резинку на, простите, трусах девушки какую-то бумажку.

Странная вообще здесь была публика! Многие похожи на нищих, кое-кто и вовсе ни на кого не похож. И, тем не менее, они пили вино и разглядывали умопомрачительных девушек. Таких, как Степа. Я повернулся посмотреть, какова вторая девушка, и увидел Алильханова. Он стоял рядом с бочкой, приторно морщась. Длинный начштаба что-то шептал ему на ухо.

— Мы за вас, — сказал мне, подойдя, какой-то толстяк. В руке у него была авоська с батоном и кефиром.

Он неуклюже засунул за резинку на трусах Степы бумажку и ушел.

Теперь люди подходили десятками, и моей горничной скоро пришлось высвободить из-за резинки целую пачку бумажек.

«Куда же она их денет?» — подумал я и тут же получил ответ. Оказывается, в бочке была прорезь, в которую все бумажки самым расчудесным образом и поместились. Кроме одной, отлетевшей в сторону.

Я поднял ее. Развернул.

«БЮЛЛЕТЕНЬ ДЛЯ ГОЛОСОВАНИЯ

АЛИЛЬХАНОВ

АНТУШКИН».

Напротив моей фамилии стояла жирная галочка.

Вдруг кто-то положил мне руку на плечо. Я посмотрел — тот, из зеркала.

— Поздравляю!

Закричав от неожиданности, я, конечно, проснулся.

Глава семнадцатая Примирение непримиримых

1

Дурные сны всегда портят аппетит, поэтому, когда Степа принесла завтрак, я лишь поковырял ложкой яйцо и выпил полчашки кофе.

— Степа, — проговорил я, все еще не в силах забыть сон, — Ты как-то сказала, что трудилась в ночном клубе.

— Да, это правда.

— А ты часом не танцевала, как бы это сказать, не совсем одетой?

— Ну что вы, Сергей Леопольдович, — неподдельно возмутилась горничная. — Я работала официанткой.

«Официанткой, — с облегчением подумал я.- Ну, это еще ничего».

Степа, похоже, обиделась, мило так надула губки.

— Ну, не сердись.

— А что вы хотели бы, чтоб я была танцовщицей? — чуть не плача, спросила девушка.

— Нет, что ты! Терпеть их не могу.

И, конечно, соврал. Я, откровенно сказать, не прочь был бы иметь горничной этакую Мату Хари.

Степа утешилась и поспешила сообщить:

— Семен Никитич приехал.

2

Семен Никитич был сегодня весьма оживлен. Потирал руки, напевал что-то, один раз даже, пока мы шли по лужайке к «линкольну», подскочил, словно козленок.

Его веселье понемногу передалось и мне, подумалось: а как хорошо было бы сейчас отправиться на речку, соорудить шашлычок.

Но вместо речки пришлось влезть в черный салон машины, где сидел уже, утопая в газете, Олег Власыч.

— По экзитполу лимит в один процент, — непонятно сообщил он, вынырнув на мгновение, и тут же снова скрылся за бумажной волной.

— Ничего, прокатит, — не совсем уверенно сказал Семен Никитич. — Экзитпол не отражает реального коленкора.

Олег Власыч снова вынырнул и мои санчопансы начали свой обыкновенный разговор, от которого у меня начиналась дрожь в скулах.

— Как же наблюдатели? — спросил Семен Никитич.

— От ПАСЕ как всегда глухо, не признают, — весело доложил Олег Власыч, — Но на то они и ПАСЕ, чтоб не признавать. Зато СНГ дружно признали.

— Ну, еще бы! А явка?

— Небывалая, Семен Никитич, небывалая — девяносто процентов!

Семен Никитич присвистнул:

— Ого! Небось, и мертвые голосовали?

— Не без этого.

— Прибыли, — сказал шофер, а не то б я помер от скуки. Я впервые услышал его голос, напоминающий ворчание бульдога.

Перед нами словно бы висело в воздухе серое невзрачное здание, навевающее тоску и скуку.

«Только в коммуналках еще не бывал», — подумал я.

Однако как только мы вошли в подъезд, я понял, что ошибся: все здесь блистало чистотой, белизной и Бог весть, чем еще.

В длинном зале стены сплошь были увешены экранами. На экранах — какие-то графики, я, Алильханов, какой-то бородач. Бородач говорил все о процентах, явке, ОБСЕ и ПАСЕ.

Кругом сновали, размахивая какими-то бумажками, знакомые мне островитяне.

— Делайте вид, что очень волнуетесь, — шепнул мне на ухо Семен Никитич.