Машина пробуждения

Альмондина отшвырнула немальчика, даже не взглянув в его сторону. Никсоном будто бы из пушки выстрелили – он не упал, пока не врезался в стену. Трофейный кинжал зазвенел по украшенному филигранью микросхем полу. Когда малыш поднялся, его рот, куда пришелся удар феи, представлял собой просто кровавое месиво. Востренький нос был сломан, передние зубы – выбиты, а вся грудь залита кровью. Никсон посмотрел на лежащие на полу крохотные костяные осколки, утер опустевший рот пухлой детской ручонкой, и глаза у него потемнели от гнева. Устремив взгляд на элегантное чудовище в куртке, неребенок бросился в бой.

– Никсон, стой! – закричал Купер. – Мелкий придурок! Но немальчик с криком прыгнул на удивленную фею.

– Получай, сестричка! – орал он, хватаясь за колени Альмондины; та сложилась пополам и повалилась назад – набранная Никсоном инерция увлекла их за край ямы. Когда они уже падали, тот ликующе воскликнул: – Никто не смеет бить нового Никсона!

Когда они с влажным шлепком упали на склон углубления, Никсон поспешил как можно дальше откатиться от смертоносной феи. С огромными, точно у коровы, глазами, Альмондина пыталась вскарабкаться по скользкой от маслянистой крови чаше, но не находила опоры. К тому моменту как она сползла к стоку, ее деревянные ногти пошли трещинами, и фея окончательно утратила самообладание. Она яростно завыла перед тем, как ее поглотила тьма.

– Ха! – победоносно засмеялся немальчик и с улыбкой откинулся на скользкую поверхность чаши, хотя гравитация и увлекала его к тому же самому черному провалу. За ним ждали сотни, если не тысячи футов падения к верной смерти в глубине пещер.

Благодаря малому весу Никсон соскальзывал медленнее, но все же неизбежно должен был провалиться в сток на дне. Он не пытался сопротивляться, а только усмехнулся Куперу и Сесстри.

– Я сделал это! Я хороший мальчик! – Он вскинул руки, складывая пальцы в двойной знак победы, и соскользнул вниз.

Глава пятнадцатая

У нас в полевом госпитале было в ходу шуточное наблюдение: люди чаще всего рождаются во тьме, а умирают на рассвете.

Порой одно следует сразу за другим, и тогда день – солнечный или пасмурный – проходит под особенно помпезную музыку.

Такие дни насилуют миры, лишая их девственной противоречивости и закладывая семена завтрашних благословенных печалей. В подобные утра я пою гимн, что сочится кровью между ног дочерей Запада, и мне вторят визгливые органы их обезумевших от войны сыновей.

Поэма плоти повторяет мои наставления, что всякий момент тьмы или света суть чудо.

Уолт Уитмен. На барже по яркой реке

Тишина завладела миром на несколько долгих мгновений, после того как Никсон пожертвовал собой. Личам его судьба была безразлична, но их чернильные тени все равно не издавали ни звука. Купер просто поверить не мог в то, чему сам только что стал свидетелем, и слезы, обжигавшие его глаза, казалось неподобающим проливать по такому мелкому пройдохе. Лалловё подошла к краю ямы и, посмотрев на зияющий на дне провал, оскалила зубы.

– Приятного тебе пробуждения, маленький немальчик. И спасибо, что убрал с доски мою соперницу. – Маркиза подняла руку и помахала Сесстри. – Рада тебя видеть, маленькая сестренка. Добро пожаловать в нашу гребаную семью.

Сесстри вздрогнула, но ничего не ответила. От выражения ее лица стало бы холодно и айсбергу. Купер потянулся, чтобы взять ее за руку, но розоволосая женщина отпрянула, ни на мгновение не сводя взгляда с маркизы. Между сестрами словно бы проскакивали смертоносные электрические разряды. В стороне завыла Прама.

– Как я уже начала говорить, – голос Сесстри еще никогда не звучал настолько угрожающе; теперь она цитировала Мессершмидт по памяти, и ее сильные, плавные интонации заставили умолкнуть даже Лалловё, – согласно муниципальным законам, все права, касающиеся строительства, дыхания и полетов, а также проистекающие из них, могут быть отчуждены правительственным декретом, влекущим за собой немедленное изгнание из Неоглашенграда и его окрестностей.

– И я издам этот указ, – произнес Эшер, устало становясь возле Сесстри.

Он ронял за собой капли молочно-белой крови, и два дымчатых лича уже спустились к этому следу, жадно его касаясь. Неподалеку бледная, как античная статуя, Пурити повисла в руках своего мертвого пленителя.

Ничего не происходило.

Лалловё запрокинула голову и принялась хохотать, пока не выбилась из сил.