Машина пророчеств

У него было более чем достаточно времени, чтобы обдумать свой следующий ход. Фактически, большая часть ночи. Ханнис Арк не давил. Он уже отработал множество доступных человеку ходов. Ни один из них не казался хорошим выбором, хотя некоторые не были так стремительно фатальными как другие.

Молер нерешительно потянулся и передвинул алебастровую фигурку на другую клетку, убрав с доски черную как смоль фигурку, которая занимала ее, и отложил в сторону. Этот ход он, должно быть, обдумывал в течение нескольких часов, ход, который захватывал важную фигуру и ставил его в положение предвещающее победу.

Ханнис Арк поднялся и, заложив руки за спину, прошествовал к доске. Он провел костяшкой указательного пальца по впалой щеке, чтобы все выглядело так, будто потеря фигурки могла застать его врасплох, и следующий ход требовал размышлений. Но это было не так.

Он подвинул черную пешку в белую сторону. Молер надеялся только на этот ход и был готов. Не раздумывая, он немедленно взял пешку, поставив свою алебастровую ладью на ее место, на клетку, которая теперь ставила его противника в опасность.

Ханнис Арк ожидал от старого писца подобного нетерпения. В отличие от большинства людей, Ханнис Арк не был заражен пороком нетерпеливости. Весь день, до этого самого момента, он практиковал сдержанность и терпение, как десятилетиями практиковал его в других вещах. Наконец, тонкими указательным и большим пальцами, он протянулся и подвинул обсидиановую королеву на клетку, куда мужчина поместил свою ладью, отодвинув ее. Он зацепил светлую ладью мизинцем и удалил ее из игры. С подчеркнутой аккуратностью он отставил захваченную фигурку в сторону.

— Шах и мат.

В неожиданной тревоге взгляд Молера рванулся к доске, ища спасения. Его густая бровь, наконец, приподнялась, и он со вздохом сдал партию.

— Так и есть. Боюсь, что я еще раз оказался скверным фоном для вашего мастерства, Епископ.

— Оставь меня.

Мужчина посмотрел на собеседника.

— Епископ? — он поднял руку, указывая в сторону книги. — Я не закончил регистрацию отчетов.

— Час уже поздний. Я скоро удалюсь. Ты можешь прийти за остальной частью отчетов из аббатства утром.

Молер поклонился.

— Конечно, Епископ. Как пожелаете, — он уже собрался было уходить, но замер и обернулся. — Вам что-нибудь нужно, прежде чем я оставлю вас? Что-нибудь поесть или выпить?

Одна из фамильяров описала спираль вокруг мужчины, поддразнивая его. Молер огляделся вокруг, почти почувствовав это, почти зная о ней. В итоге он сдался, вероятно, приписав эти ощущения, своим старым костям, и вновь обратил взор на епископа, в ожидании пожеланий своего повелителя.

— Нет. С утра, в первую очередь, я захочу просмотреть последние тексты, пришедшие из аббатства.

— Конечно, Епископ, — сказал писец, отвешивая еще один поклон. Он помедлил, положив руку на ручку двери, и обернулся, как будто прочитав мрачные мысли своего повелителя. — Вы отомстите, Епископ. Вы будете довольны, увидев, что говорят последние пророчества, ваше терпение будет вознаграждено. Вы займете своё законное место в качестве правителя Д’Хары, я знаю, что так и будет. Пророчество, кажется, предрекает именно это.

Ханнис Арк впился взглядом в мужчину, оценивая, был ли он всего лишь подобострастен или искренне считал так. Он заметил блеск надежды в глазах писца и понял, что это было последнее. Некоторые люди нуждались в железном кулаке, чтобы править ими. Молер был одним из тех, кто обрел огромное блаженство, под сенью великого человека.

Даже более того, Молер пребывал там. Он знал о ярости, полыхавшей в его повелителе, и знал, в чем была её причина.

Размышляя над этим, Ханнис Арк был неожиданно захвачен воспоминаниями, он провел немало времени, перебирая детали, резких, рваных, обрывочных впечатлений, о его отце, вытаскиваемом во внутренний двор, ночью, сопротивляющемся на каждом шагу, заявляющего о своей лояльности к Дому Рала, даже когда крепко сложенные солдаты начали избивать его; о нём самом, цепляющемся за свою мать прежде, чем она, поспешно отняв его тонкие руки от себя, заталкивает его в скамью в прихожей, захлопывая крышку прежде, чем солдаты вернутся обратно, чтобы и её тоже вытащить наружу; об ужасном, своеобразном звуке, произведенном единственным сильным ударом тяжелой булавы, усеянной шипами, обрушивающейся на череп его старшей сестры, тоже стоящей в прихожей, заледеневшей в паническом страхе; о криках и хрипах его матери, избиваемой до смерти; обо всей крови у входа, на булыжниках внутреннего двора; о неподвижной фигуре его сестры, лежащей у входа; о трупах его родителей на булыжниках; о воплях слуг, которые стали свидетелями убийства; о растворяющихся в ночи криках, разбегающейся, в страхе за собственные жизни, прислуги.

О том, как снова выглянув из-под крышки скамьи, он увидел тяжеловооруженных солдат, вскакивающих в седла, и уносящихся прочь в ночи, их задача, — совершить предательское убийство была исполнена.

Он вспоминал о том, как всю ночь провёл во мраке, содрогаясь от ужаса при мысли, что они вернутся и обнаружат его.