Машина различий

Пламя в газовых рожках осело и потухло, оркестр грянул примитивное переложение песенки «Приди ко мне». Затем из-под сцены донеслось громкое «пых», вспыхнул калильный свет и занавес, прикрывавший до этого момента экран, разъехался в стороны. Сквозь гром музыки прорывалось пощелкивание встающих на место кубиков, по краям экрана возникла узорная рамка, нечто вроде черной изморози, а посередине – высокие причудливые литеры машинной готики, черные на белом:

КОМПАНИЯ

«ПАН-ОПТИК»

ПРЕДСТАВЛЯЕТ

Из-за левой кулисы появилась грузная, неопрятная фигура Хьюстона. Чуть прихрамывая, герой дня направился по окутанной полумраком сцене к трибуне.

Сибил рассматривала генерала с любопытством и настороженностью – ей впервые представился случай взглянуть на Микова работодателя. Она уже видела в Лондоне достаточно американских беженцев, чтобы составить о них представление. Юнионисты, если у них были деньги, одевались примерно так же, как обычные британцы, тогда как конфедераты имели склонность к нарядам ярким и аляповатым. Если судить по Хьюстону, техасцы представляли собой народ еще более странный и свихнутый. Генерал, крупный человек с красным мясистым лицом, возвышался – возможно, за счет тяжелых башмаков – на добрых шесть футов. Его широкие плечи были укутаны в длинное домотканое одеяло или попону, нечто вроде накидки с узором из каких-то дикарских полосок. Красное, черное и коричневое, это одеяло мело сцену «Гаррика», как тога трагика. В правой руке генерал держал толстую, красного дерева трость – не опирался на нее, а только небрежно помахивал, однако ноги его подкашивались. Сибил отлично видела, как дрожит золотая опушка лампасов.

Затем Сэм Хьюстон взошел на все еще затемненную трибуну, вытер нос и отпил из стакана чего-то, что явно не было водой. Над головой у него кинотроп выщелкнул цветную картинку: британский лев и нечто вроде длиннорогого быка. Братающихся зверей осеняли скрещенные государственные флаги Британии и Республики Техас. Одинаковая – сине-бело-красная – расцветка «Юнион Джека» и «Одинокой Звезды» удачно подчеркивала их единство. Руки Хьюстона, скрытые трибуной, что-то там поправляли, скорее всего – небольшое зеркало, чтобы во время речи поглядывать на экран и ничего не перепутать.

Изображение снова стало черно-белым, кубики мигали, опрокидываясь ряд за рядом, как костяшки домино. Сверху вниз возник портрет, прорисованный чуть зазубренными линиями: высокий, с залысинами лоб, затем тяжелые брови, мясистый нос, окаймленный густыми бакенбардами. Тонкие губы решительно сжаты, подбородок вскинут. Затем под портретом возникла подпись: «ГЕНЕРАЛ СЭМ ХЬЮСТОН».

Вспыхнула вторая друммондова горелка, пятно света выхватило трибуну, отчего фигура генерала неожиданно появилась перед аудиторией. Сибил захлопала первой – и кончила хлопать последней.

– Премного вам благодарен, леди и джентльмены Лондона. – У Хьюстона был низкий хриплый голос умелого оратора, несколько подпорченный иностранной тягучестью. – Вы оказываете чужаку большую честь. – Он окинул взглядом партер. – Я вижу здесь немало джентльменов из войск Ее Величества. – Движением плеча он распахнул свое одеяло, и приколотые к мундиру ордена резко вспыхнули в друммондовом свете. – Ваш профессиональный интерес весьма лестен, господа.

Впереди беспокойно ерзали дети. Один из мальчиков ткнул девочку – ту, что побольше, – в бок; девочка негромко взвизгнула.

– Я вижу тут и будущего британского воина!

Последовала россыпь удивленных смешков. Хьюстон скосился в зеркало, потом облокотился на трибуну; его тяжелые брови добродушно сошлись на переносице.

– Как тебя звать, сынок?

Вредный мальчишка вытянулся на своем стуле.

– Билли, сэр, – пропищал он. – Билли… Уильям Гринакр, сэр.

Хьюстон степенно кивнул:

– Скажите мне, мистер Гринакр, хотелось бы вам убежать из дому и жить с краснокожими индейцами?

– О да, сэр, – выпалил мальчишка и тут же поправился: – О нет, сэр!

В зале снова засмеялись.

– В вашем возрасте, мистер Гринакр, меня тоже манили приключения. И я послушался этого зова.

Кубики за спиной генерала снова перетасовались, на экране возникла цветная карта, контуры различных американских штатов, причудливой формы провинции с малопонятными названиями. Хьюстон посмотрел в зеркало и заговорил быстрее:

– Я родился в американском штате Теннесси. Моя семья была из шотландских дворян, но жизнь на нашей маленькой пограничной ферме была тяжелая. Американец по рождению, я, однако, не питал верноподданнических чувств к далекому вашингтонскому правительству янки.

На экране возник портрет американского дикаря: безумное, утыканное перьями существо, на щеках – разноцветные полосы.

– За рекой от нас, – продолжал Хьюстон, – жило могучее племя чероки, безыскусные люди, исполненные врожденного благородства. Они привлекали меня гораздо больше, чем жизнь в среде американцев, чьи души, увы, разъедены алчностью, беспрестанной погоней за долларом.