Машина снов (СИ)

– Жадные, мелочные, трусливые, – продолжал император. – Они не могут, а главное – не хотят выбраться за пределы своих крохотных желаньиц. Ты думаешь, что видишь там тысячи людей? – повёл Хубилай в сторону горизонта осколком кости. – Не-е-ет, мой мальчик, ты видишь тысячи желаний, кипящих, примитивных желаний, которые хотят, чтобы их исполнили, исполнили прямо сейчас. Но они в своём отупении не могут даже желать, как не может дать семени старческая плоть. Ты смотришь в эту шевелящуюся рябь под ногами и видишь там только одно: жрать! Жрать мясо, жрать сердца, всё равно что. Главное – жрать. Ни любви, ни ненависти, ничего, главное – жратва. Они не живут, они жрут этот мир. Сотни, миллионы… – он замолчал, с рыком разрывая зубами податливые хрящи. – Устаю… Лучше не думать об этом. С кем из них ты хочешь говорить? К чему звать? На каком языке ты собрался это делать? На свином? Ты знаешь язык свиней? Они только хрюкнут тебе в ответ. Хрюкнут о своём потомстве, которое должно исправно полнеть, о том, что нужно продолжать жрать, нагуливать сало, потому что наступит время, когда травы укроет снегом, а клыки вытрутся, и надо встретить старость достаточно жирным. Им даже невдомёк, что жирная свинья может и не дожить до старости…

– Воистину, Кубла-хан… Вам неведомо, что есть сострадание, – печально сказал Марко, покачивая в ладони глаз Ичи-мергена. Холодный фарфор приятно катался в руке.

– Я император, мой мальчик, – внезапно перестав жевать, сказал Хубилай. Он долгим взглядом впился в светлые глаза Марка и медленно продолжил:

– Я всего лишь император…

…Солнце ударило внезапно. Оно жёлтым бубликом выкатилось из-за горбатых чешуйчатых дворцовых крыш, стремительно побелело и теперь с шипением выжигало снег, не успевавший даже обратиться в ручейки под жёсткими прямыми лучами. Снег прикрывал горы строительного мусора, сглаживал углы, и теперь солнце, уничтожая его, обнажало Тайду, как придирчивая будущая свекровь, без тени стыда проверяющая будущую невестку на предмет девственности.

Марко вышел из опочивальни на самый свет и посмотрел на ослепляюще, непереносимо белый двор, где невозможно было найти даже маленькую тень, чтобы защититься от раскалённого катайского солнца. Сливы стояли совершенно сухими, как мётлы, почки и бутоны не успели набухнуть, не успели почувствовать, что солнце прибудет так внезапно, безо всякой весны, без предупреждения, не даст открыться тайным сокам, ушедшим на зиму в самую глубину земли. Ивы, обычно так тонко чувствующие погоду, упрямые и гибкие вездесущие посланцы жизни, стояли в совершенно зимней наготе, трепеща множеством тонких нитевидных ветвей от поднимающегося горячего пара.

Утром дворцовый лекарь-катаец У Гуань-ци прислал весточку, где сообщал, что в ближайшие дни для поддержания здоровья не следует выходить под полуденное солнце, чтобы излишне не возбудить янскую ци, а также писал, что имеет необходимые снадобья для питания тела весною. Буйство солнца продлится, по мнению оракула, ещё пять-шесть дней, и доктор У внимательно следит за природными знаками, а также обращается к духам, чтобы с точностью предсказать, когда погода смягчится. Это хорошо. Хорошо для дела.

Дневная стража ударила в полуденный колокол. Гудение бронзы слышалось каким-то особенно сонным, густым, будто колокол окунули в патоку. Воздух быстро напитывался шипящим снегом, дыхание сбивалось, голубоватая завеса тумана, непрозрачной ширмой поднимавшаяся не выше двух человеческих ростов, невыносимо давила на лёгкие.

Марко, одетый в белое, быстро шёл, пригибаясь под пешеходной дорожкой, наслаждаясь влажной прохладой, сохранявшейся под сваями. Отполированный с утра меч вибрировал в ножнах, танцевал, тонко пел древней сталью, стремясь наружу. Марко гладил обмотанную кожей, отлакированную тысячей прикосновений рукоять, тяжёлую витую гарду и на бегу следил за кварталами дворца. Служанки уводили детей. Конечно, доктор У ведь повелел им беречь здоровье голубокровных придворных чад, улыбнулся Марко. Дворец, за исключением тех кварталов, где вовсю шла непрекращающаяся стройка, казался вымершим. Сплошной туман…