Ночью очертания меняются. Предметы лживыми становятся. Свет луны жидкий, чужой, словно нарисовано всё, а потом пальцем по краям изображений тушь подтёрта. Зажжёшь лампу, она сквозь фонарь бумажный янтарём тускнеет, выхватит из лунной жижи живую плоть — сразу легче. Люди ближе становятся, в круг огня жмутся, как мотыльки, тепло к теплу, а духам духово, тьфу-тьфу, чёрная полынь, за порогом сгинь. Цикады в бамбуковой клети возятся, крылышками шуршат (шшшрррпп), поют (тттссссрррринк) тихонько — холодно им. Огонь в лампе теплится, тени играют, время духов приходит, время людям осознать, как всё хрупко. Колоколец бамбуковый за порогом мокрым снегом облеплен, стучит тоскливо, как сторож квартальный. Ставни хлопнут, ком снега тяжко хлюпнет в бумажную перегородку окна, сливовое деревце шррп шррп в окно царапается тсрррнк, словно пёс просится в дом. Кожа Пэй Пэй горяча, как чай. Из халата руку выпростаешь, вина налить, пальцы зябнут, скорей в рукав их обратно. Вино остыло, пьёшь, хмеля не замечаешь. Слова изо рта падают неловко, как рисовые комки, по полу рассыпаются на буковки, ан нет — по-италийски бы рассыпались, а катайские слова коротки, словно пёс бежал-бежал, хочет гавкнуть, да задыхается. Хочешь что сказать, да лучше прижаться потеснее, поближе к мягкому, потеснее к тёплому, покрепче к нежному, полегче к сладкому. На огонёк глядишь и задремлешь ненароком на минутку, подбородок клюнет в шёлковый ворот, холодок укусит за оголившуюся шею, за обшлаг вкрадётся, и пробудишься опять. Вот так в полудрёме, как в маковом молоке дурманном, и течёт мокрая зимняя ночь, ветреная, чужая. То выплывешь из сна, то снова веки сойдутся-смежатся, огонь пожелтеет, цветы под веками разольются узорами, слова вязнут в слюне, руки слабнут, пальцы Пэй Пэй выскользают. Шёлк скользкий, как змея. Не поймать руками сонными.
Пэй Пэй, ты меня любишь?
…Пэй Пэй, ты меня любишь?..
…Люблю…
…Нет, правда. Любишь?..
…Нельзя мне, Марко (впервые она назвала его по имени). Я наложница. Ты господин. Ты свободен. Я нет.
…Я могу тебя в жёны взять…
…Я старше тебя на восемь лет…
…Мне всё равно. Я хочу взять тебя в жёны…
…Кто же тебе отдаст?..
…Не хочешь?..
…Не хочу. Ты белый, чужак. Я катаянка. Мои родители умерли под саблями мунгал. Хубилай — твой друг, он тебе второй отец. А мне. Его нойоны выгрезали всю мою семью. отца, мать, тётку, бабушку, деда. Четыгре сестры проданы в рабство. Я больше никогда их не видела. Двое братьев. их связали, перебили позвоночник и оставили умирать на солнце. А я даже воды не могла им подать. На следующий день их живьём сожрали мунгальские псы…
…Не любишь…
…Люблю, Марко. И плохо это. Нельзя мне…
…Я сегодня с отцом говорил… Он разрешение мне на женитьбу дал. Только окреститься тебе нужно…
…Нет…
…Можно не сразу. Окреститься и потом можно…
…Если с Хубилаем что-то случится, тебе не жить. Ты это понимаешь?..
…Кубла-хан — самый великий владыка Суши, что с ним может случиться?..
…Многие хотят занять место великого хана, императора Юань. Его мятежный младший брат, предатель Ариг-Буга умер, на его место тут же встали другие. Хайду, внук Угэдэя, Найан-христианин, Хубилаев племянник, всех не перечесть. Они сразу убьют тебя…
…Завидуют?..
…Для нас ты — белый варвар, толком не знающий человеческого языка. А Хубилай так тебя возвысил… Пообещай мне, Марко, мой господин, что, как только ты почувствуешь, что Хубилай слабеет, ты тут же вернёшься домой. Прошу, пожалуйста, пообещай мне…
…Давно хотел тебя спросить. Мы спим вместе уже долго. Почему ты не беременеешь?..
…Наши дети будут обречены на страдания. Не мунгалы, не катай- цы, не белые. Им не будет места в таком мире, какой нас окружает сейчас…
…И всё же?..
…Я принимаю волшебные пилюли. И ещё есть такая мазь… Мне дал их тебетский знахарь…