Машина ужаса

— Ну что ты рассказываешь? Все можно разобрать, как через кальку, — и Тимми прочел несколько фраз. Отец вскрыл конверт, — он оказался из толстой добротной бумаги с цветной подкладкой. Однако строки, прочитанные Тимми, в точности отвечали тому, что писали мать и сестра.

Некоторое время отец и сын смотрели друг на друга в немом изумлении, обоюдно подозревая друг друга в обмане. Но очень скоро это удивительное обстоятельство выяснилось с полной очевидностью. Тимми видел насквозь. Не только толстая бумага, картон, но даже деревянные стенки не представляли больше преграды для его глаз. Правда, очертания замкнутых за ними предметов или строчка письма были видны неясно, как будто слегка размазанными или подернутыми туманом, но все же они были несомненно видны. Бедному Тимми противно было садиться за письменный стол, противно смотреть на самые обыкновенные вещи. Шкаф, буфет, стол, все это казалось ему сделанным из грязноватого полупрозрачного стекла, за которым неясно громоздились разнообразные предметы, скрытые от постороннего глаза. Тимми замечал даже, что просвечивают человеческие тела, не говоря уже о том, что он видел их голыми, как бы завернутыми в пестрые вуали. Профессор, под наблюдением которого лечился Тимми, был удивлен. Вначале он даже обиделся, подозревая дерзкую шутку и всяческими способами старался поймать своего пациента в умелом шарлатанстве.

Но Вязигин замечательно читал записки, перечислял содержимое замкнутых шкатулок и с честью вышел из всех предложенных ему испытаний. Профессор вынужден был признаться, что он ничего не может понять, и что подобной болезни не существует вообще в диагностике.

На это Тимми крепко выругался, а затем заявил, что ему совершенно безразлично, существует ли эта болезнь в диагностике, ибо для него гораздо важнее то, что она существует в действительности, и затем спросил, не сможет ли профессор порекомендовать ему более сведущего специалиста.

На этот раз настроение у больного было чрезвычайно удрученное. Два дня сидел он безвыходно в комнате, отказываясь от пищи и приводя в отчаяние Вязигина-отца, умолявшего его ехать в Дрезден.

— Говорят, профессор Оттен делает там настоящие чудеса в своей клинике, — говорил он, утешая сына.

— Шарлатаны они все, — отвечал всхлипывая тот, глядя в сторону, чтобы не видеть отца в том нелепом виде, в каком представлялись ему все окружающие.

Все же на просьбу отца Тимми в конце-концов сдался, согласившись ехать в клинику Оттена.

— Но это в последний раз, — сказал он отцу: — если и тут ничего не выйдет, ей богу, я застрелюсь… Надоело мне смотреть на эту дурацкую арлекинаду и чуть ли не наблюдать пищеварение в желудках своих ближних… Довольно, не хочу больше.

Накануне отъезда в Дрезден Тимми вышел побродить по улицам, и утомленный, присел на скамейку в одной из тихих аллей Тиргартена, вдали от шумной толпы.

Через несколько минут перед ним остановился высокий молодой человек. Вежливо приподняв шляпу, он опустился рядом с Тимми на скамью и закурил сигару.

— Не угодно ли? — не много погодя, сказал он, протягивая Тимми щегольской портсигар. Тот подозрительно покосился на соседа и поморщился, но из приличия взял сигару.

— Вы, вероятно, иностранец? — как бы вскользь сказал молодой человек еще через несколько минут.

— Почему вы думаете? — недовольно проворчал Тимми.

Говоривший улыбнулся углами рта и выпустил клуб дыма.

— О, это нетрудно угадать. Немца я узнаю в миллионной толпе наверняка… А вы поляк, вероятно?

— Нет, русский.

— Да что вы? И давно из России?

— Около месяца.

— Простите мне мою назойливость, но это необыкновенно интересно для тех, кто знает вашу родину только по газетам. Ведь мы — точно жители разных планет, не правда ли? Мы столько любопытного и невероятного читаем ежедневно о вас, что хочется выслушать свидетельство очевидца.

И собеседник засыпал Тимми сотней вопросов на самые разнообразные темы. Они были настолько нелепы, что Тимми, пожимая плечами, то досадовал, то смеялся и часто недоумевал, не шутит ли новый знакомец. Но в конце-концов сам увлекся и говорил, говорил без конца и о России, и о себе самом, рассказал о том, что привлекло его в Берлин, о своей странной болезни, о своих надеждах и разочарованиях.

Собеседник сочувственно качал головою, ахал, изображал на подвижном лице крайнюю степень изумления и разжигал собеседника новыми вопросами.

— Но почему вы так огорчаетесь? — спросил он, — ведь это очень интересно — такое состояние; оно дает вам громадное преимущество перед простыми смертными.

Тимми зло рассмеялся.

— Да, вы думаете? А какое же собственно в этом преимущество? Вы полагаете, это очень весело, например, видеть; что у вас вот не хватает нижней пуговицы на жилете, у другого какая-нибудь необыкновенно волосатая грудь, у третьего еще что- нибудь совсем неудобно сказуемое… А эти нелепые краски, зеленые лица, красные волосы… Хотел бы я, чтоб вы побыли на моем месте хоть один день.