Большая часть этой ночи представлялась мне каким-то страшным сном. Я грыз костяшки пальцев и кричал в страстном желании проснуться. Я бил кулаками по земле, вставал и снова садился, бродил взад и вперед и опять усаживался. Я протирал глаза, молил Бога, чтобы он дал мне проснуться… Три раза я видел, как морлоки, опустив головы, в агонии бросались в огонь.
Наконец вверху, над бледнеющим заревом пожара и ползущими массами черного дыма, над почерневшими стволами деревьев и оставшейся кучкой этих отвратительных созданий показались первые рассветные лучи. Начинался новый день.
Я снова принялся искать Уину, но не нашел ее следов. Ясно, что они оставили ее бедное маленькое тело в лесу. Не могу выразить, какое облегчение я почувствовал, подумав, что она избежала той страшной участи, для которой была предназначена. При одной только мысли об этом я готов был снова приняться за избиение мерзких беспомощных созданий, находившихся вокруг меня, но удержался от этого.
Холмик, о котором я говорил, представлял собой нечто вроде островка посреди леса. Теперь, расположившись на его вершине, я мог различить сквозь дым дворец из зеленого фарфора, от которого, конечно, можно было найти дорогу и к Белому Сфинксу.
Светало. Уцелевшие морлоки все еще бродили тут и там, и чем светлее становилось, тем громче они стонали. Наконец-то я мог покинуть этих проклятых тварей. Обмотав ноги травой, я поплелся по дымящемуся пеплу, мимо стволов, внутри которых еще трепетало пламя. Я шел прямо к тому месту, где была спрятана моя Машина времени.
Продвигался я очень медленно, так как совершенно обессилел и к тому же хромал. Ужасная смерть маленькой Уины не выходила у меня из головы.
В тот момент ее гибель для меня стала невыносимым горем. Теперь, находясь в знакомой обстановке, я скорее воспринимаю это как тяжелый сон, а не действительную утрату, но тогда… тогда я был совершенно подавлен.
В то утро я опять почувствовал себя страшно одиноким. Я вспомнил о своем доме, об этом уютном уголке, о некоторых из вас, и вместе с этими мыслями в моей душе начала расти страстная, мучительная тоска.
В это ясное солнечное утро, во время своего странствования по дымящемуся пеплу, я сделал открытие. В кармане брюк я нашел спички. Должно быть, они выпали из коробки, прежде чем ее у меня вытащили.
Ловушка Белого Сфинкса
Около восьми или девяти утра я дошел до той скамьи из желтого металла, на которой сидел в вечер своего прибытия и обозревал открывшийся передо мной мир. Я вспоминал о своих слишком поспешных выводах и не мог удержаться от горького смеха над своей самоуверенностью.
Передо мной открывался тот же самый красивый пейзаж, та же роскошная растительность, те же великолепные дворцы и прекрасные развалины, та же серебристая лента реки, вьющаяся среди плодородных берегов. Там и сям между деревьями мелькали светлые одежды очаровательных маленьких человечков. Некоторые из них купались как раз в том месте, где я спас Уину, и воспоминание об этом заставило больно сжаться мое сердце. Я вдруг обратил внимание на купола, прикрывавшие выходы из Подземного Мира и казавшиеся темными пятнами на этом прелестном ландшафте.
Только теперь я в полной мере осознал, что скрывала красота обитателей Верхнего Мира. Как беззаботен был их день! Словно животные, беспечно резвящиеся на пастбище, они ничего не знали о своих врагах и ни о чем не беспокоились. Но конец их был неминуем!
Я с горечью размышлял о том, насколько кратковременно существование человеческого интеллекта. Он совершил над собой самоубийство.
Человеческий ум упорно стремился к достижению благосостояния и довольства, к общественному устройству, прочно установленному на основе обеспеченности. И вот человечество достигло этого… чтобы прийти к такому концу! Некогда жизнь и имущество должны были находиться в полной безопасности. Богатый знал, что его благосостояние и комфорт обеспечены, а бедный был уверен, что ему обеспечены работа и жизнь. Без сомнения, в мире, достигшем совершенства, не осталось ни проблем с безработицей, ни каких-либо других неразрешенных социальных задач. А затем наступил великий покой.
Мы упускаем из виду закон природы, предполагающий, что гибкость ума является как бы возмещением за те постоянные перемены, опасности и тревоги, среди которых живет человечество. Животное, пребывающее в полной гармонии с окружающими его условиями, превращается в совершенный механизм. Природа обращается к разуму только в том случае, когда привычка и инстинкт оказываются бесполезными. Где нет перемен и нет необходимости в них – там нет и разума. Только у тех животных есть разум, которым приходится постоянно сталкиваться с разнообразными жизненными переменами и опасностями.
Я пришел к заключению, что именно таким путем человек Верхнего Мира дошел до своей беспомощной красоты, а человек Подземного Мира – до своей чисто механической промышленности. Но даже для идеального состояния равновесия, при всем его механическом совершенстве, не хватало одной вещи – абсолютного постоянства.