Машинисты

У машиниста был еще и другой выход. Сорвать с себя ватник, кое-как скомкать его, вместе с ним бежать в будку и там бросить в топку. Но п так поступить Жаринов побоялся. От того места, где он был, ему предстояло проскочить семь метров до передней площадки, спуститься на нее по четырем очень крутым, почти отвесным ступенькам, далеко отстоящим друг от друга, пересечь ее, взобраться по таким же ступенькам на левую боковую площадку и по ней пробежать двенадцать метров до будки. Расстояние, конечно, небольшое, но преодолеть его трудно. На всем пути стоят различные приборы и агрегаты, торчат рычаги, рукоятки, мимо которых и в нормальных условиях едва протискиваешься. На ходу поезда, когда человека бросает из стороны в сторону, не держась идти невозможно. Значит, правая рука будет занята, и горящий ватник придется нести одной левой, двигаясь очень медленно. Жаринов побоялся, что обгорят руки и пе хватит сил донести огненный ком до будки, все равно придется бросить его. Или еще того хуже, упадет он где-нибудь на ступеньках, не удержав равновесия, и ветер швырнет кусок горящей ваты на параллели, обильно покрытые маслом, на пресс-масленку: повсюду хватало масла, чтобы загорелась машина. А это значит — катастрофа.

Отбросив в сторону выгоревший факел, Жаринов ринулся по площадке вперед. Правой рукой он придерживался за поручень, а левой, спрятав ее в рукав, отжимал огонь вниз то от груди, то на спине.

Увидев в окно, что произошло, Федя Нечушкин рванулся на левую сторону, едва не сбив с ног кочегара, который еще ничего не видел. Ефим почуял беду и все-таки бросился не вслед за Федором, а на правое крыло, так как в будке он остался один, а поезд приближался к светофору.

Нечушкин успел добежать до передней площадки, когда вырос перед ним объятый пламенем машинист.

— Назад! — закричал тот помощнику.

Конечно, Феде надо было бежать обратно, потому что здесь, на ветру, на узкой площадке, он ничем не мог помочь. Он и ринулся назад, то и дело оборачиваясь. На голове, на груди и на ногах, ниже колен машиниста огня не было. А все остальное горело. И эта огненная масса неслась в будку.

Поезд приближался к станции. Кое-где из окон теплушек выглядывали люди.

Что делать с Жариновым в будке, было неизвестно. Сдирать ватник поздно. От него отрывались бы лишь клочья, да и занялась уже одежда под ним. Сорвать с дверей брезент и окутать им тоже нельзя. Пламя, конечно, погасло бы, но вся сила огня отдалась бы телу. Воды на паровозе всего полчайника. Вернее, воды много, целый тендер, но извлечь ее оттуда трудно. С наружной стороны тендера есть три водопробных краника. Встав на ступеньки и ухватившись одной рукой за поручень, можно открыть краник и подставить ведро. Но ждать, пока вода натечет, долго. Можно достать ее из люка, через который набирают в тендер, но, во-первых, он закрыт сеткой и ее не сразу вытащишь, во-вторых, надо иметь узкое ведро и веревку, в-третьих, люк находится в самом конце тендера, куда надо добираться через груды осыпающегося угля. Дело безнадежное.

Видимо, обо всем этом подумал Жаринов, пока бежал но площадкам, потому что, едва ворвавшись в будку, крикнул:

— Шланг! Качай воду!

Кочегар и помощник оторопели. Когда открывают инжектор и нагнетают воду из тендера в котел, она по пути подогревается до семидесяти градусов. Этой же горячей водой, специальным шлангом, поливают уголь. Шланг можно держать, только надев рукавицы, или тряпкой, иначе обжигает руки.

— Что стоите, шланг! — снова закричал Жаринов. Его окатили горячей водой, сбили пламя, сорвали одежду. До самого тела она прогорела только в нескольких местах. Кожа здесь обуглилась, кое-где покрылась волдырями.

Накинув на себя ватник Нечушкина, машинист встал за правое крыло. Впереди показалась станция Луховицы. Входной и выходной светофоры горели зеленым светом. На перроне стоял дежурный по станции с тусклым зеленым огоньком: поезд пропускали на проход. Жаринов не снизил скорости.

— Что же вы делаете! — взмолился Федор. — Надо остановиться.

— Ох, как надо, Федя! — ответил Жаринов, передвигая реверс еще на два зубца вперед.

Ему было больно. Особенно, когда одежда терлась о волдыри. Заходилось сердце, тошнило. Обожженных мест он не чувствовал, они вроде не болели. Сидеть не мог — стоя, казалось, легче.

Но просто стоять нельзя. Надо, в зависимости от профиля пути, то убавить, то прибавить пару, а регулятор открывается со значительным усилием, и работают не только мышцы рук, но спины и ног. Меняя отсечку, надо нагибаться. То и дело приходится тормозить или отпускать тормоз. И вообще надо много двигаться, а двигаться больно.

Станцию Воскресенск тоже прошли с ходу. Силы оставляли Жаринова. Он сказал:

— Следи за сигналами, Федя, ничего не вижу, мутит… Он не только не видел. Он уже ничего не мог делать. Федя понимал это.

— Может, в Раменском остановимся? — сказал он. — Там ведь медпункт прямо на вокзале.

— От Раменского до Москвы рукой подать, чего же теперь останавливаться… Дотяни как-нибудь, Федя… Вот садись на мое место.