Машины из тверди света и тьмы

Во рту кровь. Она ушла. Я замечаю черные потеки — всюду на белом. Лежу на спине — на полу. Вижу плохо — глаза кажутся холодными и полными пыли. Шея болит. Не знаю, что с руками и ногами, и в какой позе я лежу. Боль в шее усиливается — адски — жжет, как кислота. Они жадно крутятся в неверном, блеклом свете. Я понимаю, что у них пир. Ряды поршней аплодируют, как клавиши пианино.

Мои тепло и силы льются на линолеум. Я приказываю сердцу остановиться. Нужно сделать это, тогда оно поймет, что гонит кровь не по моим венам, но из меня. Каждый его удар затихает, отдаваясь в ухе — в том, на котором лежу или в другом, не прилипшем к полу. Через него до меня долетает шепот.

Боль в шее пылает маяком в пустоте — не отпускает. Бездумная, механическая жадность окружает ее — сразу за гранью окоема.

Горло горит, будто в агонии. Я хочу заплакать, но так еще больнее. Тело холодное, пугающе слабое.

С огромным трудом я встаю. Ночь бледна. Снаружи воют койоты. Наверное, они ехали с нами в поезде. Кое-как плетусь к раздвижной стеклянной двери. Нужно выбираться отсюда.

В отчаянье дергаю на себя ручку. Тяну изо всех сил, и резиновые швы, чмокнув, расходятся. Отодвигая дверь, я едва не падаю.

Шея влажная — огонь и лед. Футболка застыла и прилипла к телу. Медленно я ухожу от дома. Голоса бормочут вокруг — очень близко. Я на заднем дворе. Куда идти?

Я кричу:

— Я здесь! — но почти не слышу себя.

Зачем?

— Здесь! — кричу я, и мой голос срывается. — Я здесь!

Со всех сторон летит улюлюканье. Взмывает в небо и распадается на пронзительный лай.

От шума у меня кружится голова. Я спотыкаюсь и растягиваюсь на камнях. Рваные раны открываются и снова кровоточат. Я задыхаюсь, дрожу. Чувствую, как меня обнюхивают. На миг вижу себя издалека — с огромного расстояния.

Я перекатываюсь набок. Часть моего сознания видит все: распростертое тело, койотов, траву, дом, звезды, двор изнутри и снаружи — и покидает меня. Язык касается моей шеи. Я кричу, содрогаясь от боли, но не от удивления. Кажется, мне это уже известно — мне или какой-то части меня. Я чувствую свою кровь в чужой пасти.

Джини скользит ко мне в темноте из-за угла дома, растрепанные волосы бьют по плечам. Машины действуют так слажено, что ни она, ни койоты не обращают друг на друга внимания. Джини опускается рядом со мной, берет мою голову и кладет себе на колени. Это так больно, что я кричу — механическое бормотание взлетает до рева и заглушает мой голос.

Джини склоняется ко мне, невозмутимо, как медсестра. Раскрывает мне руки — кладет их на землю, как на распятии, грудью касается моего лица. Гладит меня по голове.

Она шепчет:

— Так надо, — снова и снова лепечет это визжащему существу, которое все еще я. — Так надо.

Зубы вгрызаются в голень, и я ору от боли.

Она улыбается мне. Ее лицо становится частью неба. Она утешает меня, когда они начинают есть.

Перевод — Катарина Воронцова