Машины как я

У нее имелись твердые взгляды относительно островов, известных в прошлом как Фолклендские. Она настаивала, что водружение аргентинского флага на далекой Южной Георгии[25] явилось однозначным нарушением международного права. Я же считал, что это унылое место не стоило того, чтобы из-за него отправлять людей на смерть. Миранда говорила, что взятие Порта-Стэнли стало актом отчаяния со стороны всех доставшего режима, чтобы разжечь в аргентинцах патриотический пыл. Я отвечал, что тем меньше было смысла нам туда соваться. Она говорила, что Тактическая группа была храбра и безупречна, даже в своем поражении. Я же возражал, с неловкостью вспоминая собственные чувства при виде отплытия кораблей, что это было нелепым утверждением утраченных имперских амбиций. Но разве я не видел, говорила она, что это была антифашистская война? Нет (я перебил ее), это была война за земельную собственность, разжигаемая с каждой стороны дурацким национализмом. Я сослался на Борхеса, вспомнив рассказ о двух лысых, дравшихся из-за расчески. Она же возразила, что даже лысый может передать расческу своим детям. Я пытался осмыслить сказанное, и тут она добавила, что аргентинские генералы тысячами пытали, похищали и убивали своих граждан и разрушали экономику страны. Если бы мы отвоевали эти острова, сказала она, мы нанесли бы такой моральный удар по военному режиму, что в Аргентину вернулась бы демократия. На это я сказал, что это только ее домыслы. Мы потеряли тысячи молодых жизней ради удовлетворения амбиций миссис Тэтчер. И сам не заметил, как повысил голос. Я взял себя в руки и спокойно договорил, но это далось мне не без труда: то, что она осталась на своем посту после такой бойни, было величайшим политическим скандалом нашего времени. Я высказал это с твердостью, которая вполне заслуживала момента тишины, но Миранда тут же возразила мне, что миссис Тэтчер, пусть она и проиграла, боролась за правое дело и получила почти единогласную поддержку парламента и всех граждан, так что она имела право оставаться премьер-министром.

Во время нашего разговора Адам успел перемыть всю посуду и стоял, сложив руки на груди; он внимательно глядел на нас, поворачивая голову то в мою сторону, то в сторону Миранды, словно зритель на теннисном матче. Наш обмен мнениями был не слишком утомительным, но самоповторы придавали ему оттенок театральности. Словно противоборствующие армии, мы заняли позиции и были намерены отстоять их. Миранда говорила мне, что Тактическая группа отправилась на свою миссию без ракетной поддержки «корабль – воздух». Вооруженные силы подвело командование. Мне доводилось слышать подобные аргументы – «корабль – воздух», головки самонаведения, титановые наконечники – в баре студенческого союза, но только от взрослых мужчин, сторонников левых взглядов, чьи доводы отягощались тайным восхищением оружейными системами, которые они проклинали. Но Миранда в своей мягкой и складной манере смешивала эти понятия с лексиконом правящей верхушки: открытое общество, верховенство права, реставрация демократии. Вероятно, ее устами говорил отец.

Пока она говорила, я взглянул на Адама, желая понять его реакцию. И увидел восторженное внимание. И даже больше. Восхищение. Он ловил ее слова с обожанием. Я перевел взгляд на Миранду: та напомнила мне, что жители Фолклендских островов являлись британскими подданными, моими согражданами, которые теперь были вынуждены жить под властью фашизма. Это меня радует? Мне не понравился такой пафосный тон. К тому же это было оскорбительно. Разговор начинал разобщать нас, как я и опасался, но я ничего не мог с этим поделать. В крохотной кухне было жарко, и я в раздражении налил себе вина. Я начал развивать идею, что конфликт можно было урегулировать путем переговоров. Медленный и безболезненный тридцатилетний переход, мандат ООН, гарантированные права. Миранда перебила меня, сказав, что мы никогда не смогли бы договориться с генералами-убийцами. При этих ее словах я увидел злостных генералов в карикатурном виде – в фуражках с галунами и в кавалерийских сапогах, с лентами за военные заслуги, и самого Галтьери[26] на белом коне в облаке конфетти на Авенида-де-Майо.

Я сообщил, что согласен со всеми ее доводами. Войска отправились исполнять свою миссию за тринадцать тысяч километров, рискованная стратегия прошла проверку и провалилась. Тысячи человек, которых она, Миранда, не знала и знать не хотела, утонули, или сгорели заживо, или будут вынуждены жить искалеченными, изувеченными физически и психически. И в итоге мы пришли к худшему варианту: хунта получила и остров, и его жителей. Тогда как политику постепенного урегулирования путем переговоров не опробовали; но даже если бы она и провалилась, у нас было бы то же, что и сейчас, – без человеческих мучений и смертей. Но мы не могли этого знать. Все, что могло бы случиться, уже не случится. Так что о чем вообще спорить?