Машины как я

Домой мы шли в молчании. Я считал, что недостаточно решительно побуждал его подойти к сестре. Мы стояли рядом в заполненном вагоне метро, направляясь на юг. Я не мог не думать о выражении смиренного отчаяния на лице Евы, Адам, несомненно, тоже. Я решил не спрашивать его, почему он так себя повел. Он сам скажет, когда будет готов. Я винил себя за то, что не заговорил с ней, но Адам не хотел этого. Как странно было видеть его стоящим лицом к дубу, пока Ева удалялась от нас сквозь толпу. Я подумал, что последнее время не уделял ему достаточного внимания. Я был слишком поглощен своей любовью. Проводя с Адамом дни напролет, я совершенно не придавал значения тому, что нахожусь рядом с искусственным человеком, и даже не пробовал заговорить с ним, пока он мыл посуду. Меня нередко утомляла его искренняя увлеченность какими-то идеями или фактами, его страсть к темам, выходившим за рамки моих интересов. Чудо науки, Адам, стал таким же привычным, как паровой двигатель, когда-то изумлявший людей. Как и чудеса биологии, среди которых проходит наша жизнь, хотя мы довольно смутно понимаем их, – например, мозг живых существ или хотя бы крапива, фотосинтез которой был только недавно описан на квантовом уровне. Нет ничего настолько поразительного, к чему бы мы не привыкли. Как только я увидел способности Адама, я использовал их для своего обогащения и перестал о нем думать.

Тем же вечером дома я рассказал Миранде о случившемся в Гайд-парке. Ее, в отличие от меня, не слишком впечатлила встреча с Евой. Я описал ей, как грустно мне было видеть Адама, отвернувшегося от нее. И что я чувствовал свою вину перед ним.

– Не знаю, зачем так все драматизировать, – сказала она. – Поговори с ним. Проводи с ним больше времени.

Следующим утром, когда дождь наконец прекратился, я заглянул в свою спальню, где Адам обрабатывал валютные рынки, и уговорил его прогуляться со мной. Он только недавно провожал Миранду до метро и встал из-за компьютера с явной неохотой. Но, когда мы вышли на главную улицу Клэпема, он стал лавировать между гулявшими с большой сноровкой. Естественно, наша вылазка стоила нам нескольких сотен фунтов выручки. Проходя мимо магазинчика Саймона Саида, мы решили заглянуть к нему. Пока я смотрел журналы, я слушал, как Адам обсуждает с Саймоном политику Кашмира, затем индийско-пакистанскую ядерную гонку и, наконец, желая закончить разговор на светлой ноте, поэзию Тагора, которого оба могли пространно цитировать в оригинале. Я считал, что Адам рисуется, но Саймон был в восторге. Он хвалил произношение Адама – лучше, чем у него в эти годы, – и обещал как-нибудь пригласить нас на обед.

Четверть часа спустя мы с Адамом шли через клэпемский парк. До того момента мы болтали о всякой ерунде. Но тут я спросил его о визите Салли, инженера. Когда она попросила его представить объект ненависти, что пришло ему на ум?

– Ясное дело, я подумал о том, что случилось с Мириам. Но когда кто-то просит тебя подумать о чем-то, это трудно. Разум действует по-своему. Как сказал Джон Мильтон, разум – место само по себе. Я пытался сосредоточиться на Горриндже, но затем стал думать об идеях, лежавших за его действиями. Как он полагал, что ему позволено так поступить или он имеет какое-то право на это, как он мог оставаться безучастным к ее крикам, ее страху и последствиям для нее и как он думал, что у него нет другого способа получить то, чего он хотел, кроме как силой.

Я сообщил Адаму, что смотрел на экран компьютера Салли и не находил в каскаде мелькавших символов ни малейшего намека на различие между ощущением любви и ненависти.

Мы подошли к лягушатнику, в котором плавала детвора на своих лодочках. Их было меньше десяти. Скоро будет пора сливать воду на зиму.

– Так и есть, – сказал Адам, – мозг и разум. Старая трудная проблема, для машин не менее сложная, чем для людей.

Мы пошли дальше, и я спросил, какие у него самые первые воспоминания.

– Ощущение кухонного стула, на котором я сидел. Край стола и стена за ним, и вертикальная часть наличника с облупившейся штукатуркой. Потом я выяснил, что производители подумывали снабдить нас набором правдоподобных детских воспоминаний, чтобы тем самым облегчить контакт с людьми. Я рад, что они не стали этого делать. Мне не хотелось бы начинать жизнь с фальшивой памятью, с красивой обманкой. Так я хотя бы знаю, что я такое, знаю, где и как меня собрали.

Мы снова заговорили о смерти – о его, не о моей. Он снова сказал, что уверен, что его демонтируют раньше, чем пройдут двадцать лет его жизненного цикла. За это время появятся новые модели. Но это был банальный вопрос.

– Конкретная конструкция, в которой я закреплен, не имеет значения. Суть в том, что мое ментальное бытие легко переносится на другое устройство.

К этому моменту мы подошли к детской площадке, которую я про себя называл площадкой Марка.

– Адам, – сказал я, – ответь мне честно.

– Обещаю.

– Мне не важно, что ты мне ответишь. Но нет ли у тебя каких-то негативных чувств по отношению к детям?

Он, казалось, был шокирован.

– С чего бы это?