Машины зашумевшего времени

фото выбирал не по принципу художественности
                                                    а по принципу достоверности
мне нужны были картинки
                с тем имманентным и хтоническим совковым ужасом
что я видел вокруг в описываемое здесь время
поскольку тонко чувствующих товарищей
                                                        типа вовыпаба заплющило
значит бильдредактура состоялась

Из «доинтернетной» традиции этот способ прямого общения с аудиторией больше всего напоминает традицию авторских предисловий к переизданиям, комментирующих реакции критиков, читателей и коллег на первую публикацию.

Метод построения нарратива о прошлом в поэме Гурбатова вступает в противоречие с фотографиями. Повествователь исходит из презумпции, что сможет описать смысл прошедшего времени, описав произошедшие события. Однако, при всей избыточности своей речи, смысл он точно объяснить не может — может лишь намекать на него. Фотографии же выражают важнейшие черты прошедшего времени, совмещая — в советских парадных снимках и юношеских изображениях повествователя — открытость будущему, «налаженную жизнь» и тот самый хтонический ужас, о котором пишет Гурбатов. Презумпция, согласно которой текст и фотографии могут по-разному говорить об одних и тех же людях и историях, не срабатывает: повествование и изображение не «срастаются»[1056]. По-видимому, дизайнерский опыт Гурбатова и его художественная интуиция подсказали ему решение не «соединять» их насильственно. Поэтому «Валькины титьки» оказались произведением очень живым и поэтому же — монтажным.

Триггером, вызвавшим поток воспоминаний героя поэмы «Валькины титьки», его «печеньем „мадлен“» стала новость, распространенная в конце марта 2013 года российскими медиа[1057]:

новость прочел
в россии возрождается звание героя труда
абсталбенеть
репризы современной российской истории
это уже даже не фарс это уже анекдот[1058]

В отличие от печенья «мадлен» в эпопее Пруста, знак, вызвавший поток воспоминаний героя, становится для него этическим вызовом. Однако реакция на него, при всем праведном гневе повествователя, не является этической по своему смыслу — или, во всяком случае, не только этической. Рассказчик вполне понимает социальную и нравственную ущербность звания Героя Социалистического Труда, но это знание остается рамочным. Стремление рассказать о времени «перевешивает» необходимость этически ответить на рецидив советского в современности — потому, что повествователь совершенно убежден, что такая реконструкция сугубо искусственна и может вызвать только веселое недоумение.

Именно поэтому персонаж поэмы никак не может приступить к рассказу о «Валькиных титьках» — ему больше хочется разыграть сложную брезгливо-ностальгическую эмоцию, связывающую его с прошлым и одновременно отделяющую от него. Ср. в процитированной выше строфе об однокурсниках соединение суждений, сделанных из точки зрения того, давнего, времени («офигенные парни / талантливые умные работящие») и из нынешего («после окончания училища не видел его ни разу»).

Стремление рассказчика перформативно разыграть работу воспоминания, сделать ее главным предметом поэмы, а читателей его блога — соучастниками этой работы неожиданно придает сочинению Гурбатова жанровое сходство с поэмой А. С. Пушкина «Домик в Коломне» (как заметил В. Шкловский, стернианской по своему смыслу[1059]). В ней основным сюжетом первой части как раз и становится процесс выбора методов написания поэмы, а анекдотический сюжет второй части не предполагает никакого явного этического вывода. «Вот вам мораль: по мненью моему, / Кухарку даром нанимать опасно… […] Больше ничего / Не выжмешь из рассказа моего»[1060].

Подобное отношение к воспоминаниям находится посередине между двумя модусами ностальгии, описанными Светланой Бойм, — рефлексивной и реставрирующей ностальгией[1061], но не совпадает ни с одним из них.

Судя по одобрительным комментариям в блоге и перепостам, которые продолжались до конца 2013 года, — сложная коммуникативная ситуация, организованная М. Гурбатовым с помощью монтажного digital storytelling’а, оказалась не просто доступна большому количеству неподготовленных читателей, но и срезонировала с их собственными формами воспоминания о прошлом.

Заключение

1