Машка как символ веры

Рассеянная, испуганная, рядом со мной сидела Светина подружка Вера. Я думаю, она не понимает, о какой опасности для жизни отца идет речь. Вокруг их семьи люди приличные собрались. Соседка поехала за вещами, полисом и паспортом, теща обещала сразу ехать к ним домой, только в голосе было какое-то превосходство (так, мол, и знала), но это ее дело, главное, приедет. В отцовской телефонной книжке Вера нашла телефон какого-то Бори, и тот сразу поехал за лекарствами, список которых дали ему в реанимации. И пошел выяснять, как перевести Вериного отца в Москву.

Наша задача была забрать из Балашихи маму Иру, оставить с Машей Веру, хотя бы на один день, а если не разрешат, на всякий случай согласилась поехать моя жена, но это, конечно, ради Светки, та нас вообще за людей не считает.

В отделении дежурил серьезный не по возрасту, высокий блондин. Я объяснил ему ситуацию, он сразу позвонил заведующей, задавая по ходу вопросы: «Сколько лет Вере, здорова ли она? Знает ли моя жена Машу, оставалась ли она с ней одна, знает ли моя жена, что это за отделение?»

В результате стало понятно, что жену оставлять нельзя и Веру оставлять нельзя, а Машу лучше не отпускать, потому что неизвестно, как все будет и кто ее привезет в понедельник. Позвали Ирину, которая сказала дословно: «Я приеду и ему по шее дам, честное слово, сейчас умирать абсолютно некогда. Надо подождать с этим немножко. Слишком легко захотел отделаться, нам еще лечиться почти год. Веру оставлять тоже нельзя, у нее, во-первых, температура, во-вторых, горло, и она заразная. Светину маму Маша не знает и никогда не видела, она с ней не останется. Можно попросить, чтобы осталась Света? Ей уже почти шестнадцать лет, Машу она знает хорошо и даже по-своему с ней дружит».

Мы с женой молчали, врач молчал. Света сказала, что ее как раз очень можно оставить. У нее с собой тапочки и сменный спортивный костюм. Она очень ответственная, потому что живет со старенькой бабушкой и во всем той помогает. Я даже не ожидал от своей дочери такого красноречия. А что волосы у нее фиолетовые, так это нечаянно краска пролилась, она совсем не собиралась краситься. Бровь проколота, это да, но тоже случайно. Она практически упала на иглу для прокалывания бровей.

Врач улыбнулся, и в компании Машиной мамы и нечаянно окрашенной и проколотой нашей Светланы они пошли к Машке на переговоры. Маша в связи со срочным отъездом папы в командировку согласилась остаться со Светой, но ненадолго, до физкультуры. Оказалось, это значит до среды, у них в виртуальной школе в среду физкультура, а мама знает, какие упражнения надо делать. За другие уроки отличница не волновалась.

Ирина написала расписку; я тоже написал, что врач и свидетель происшествия. И мы потянулись гуськом на выход.

Моя жена замешкалась в ординаторской и догнала нас уже на улице.

– Слушай, он у меня денег не взял.

– Наш Денис Юрьевич денег не берет, – спокойно ответила Ира. Она гордилась тем, что лично знает врача, не берущего денег не вообще, а когда ему предлагают. И все оставшееся время смотрела в окно.

Света

И все оставшееся до утра время смотрела в окно. Спать я, конечно, не могла. В палате мы были одни. Машка спала спокойно. Она только три раза попила, два раза пописала. Тетя Ира говорила, что это пустяки. Уснула я утром, совершенно неожиданно для себя. Тут в палату вошел дежурный врач делать обход. В отличие от Дениса Юрьевича, этот доктор был невысок, – я точно выше, чем он, – с твердо сжатыми губами и решительным взглядом.

– Вы кто? – спросил он.

– Я Света, там в истории должно быть написано.

– Я спрашиваю не кто, это я знаю, я спрашиваю – что. Вы что делаете? Уже десять часов, Маша должна пить таблетки, а их нужно принять после еды. Ей уже давно нужно было полоскать рот и привести себя в порядок.

Он посмотрел на Машу, и взгляд его стал совсем другим, добрым и ласковым. Маша, которая сидела на кровати, сложив ноги по-турецки, читала очередную книгу про собак.

– Костя, – сказала Маша, – я рот полоскала, давай я тебе лучше покажу новую книжку и фотографии новые Сабрининых детей.

Повернувшись ко мне, Машка сделала страшные глаза, и я просочилась в коридор через закрытую дверь. Там стояла худая, высокая девчонка в трениках и маске.

– Привет, ты с Машкой сидишь? Я слышала, мама говорила. Меня Наташей зовут.

– Наташ, а почему Маша врача Костей называет?

– Его зовут Константин Викторович. Выговорить трудно, поэтому мелкие иногда его Костей зовут. Любовь Анатольевну – Любочкой, а его – Костей. Да маленькие часто ко всем на «ты» обращаются. Здесь все врачи хорошие, но Константина Викторовича я больше всех люблю, – продолжала она. – В любое время придет, все объяснит, за руку подержит, по голове погладит, с ним не страшно. Да, – она помолчала минуту. – С ним не страшно, а это важно.

Пока врач с непроизносимым именем обсуждал с Машей проблемы собаководства и переманивал ее на сторону кошковладельцев, Наталья рассказывала мне о здешней жизни. В общем, все было более или менее ясно. Наташа лежала в палате напротив, и мы решили поболтать, когда Маша уснет.