Маска Аполлона

— Нет, — говорит. — Отца его побоялся. — Зная, что Македония полна всесильных бандитов, я стал хвалить его осторожность, но он перебил: — А еще больше матери испугался. А еще больше его самого. — Я поднял брови, стал ждать… — Нет, — говорит. — Будешь через месяц в Пелле, сам увидишь.

— Отлично… Но хоть имя ты мне можешь сказать?

— Увидишь его, узнаешь. Он обязательно будет там. Ни одной пьесы не пропускает.

Ничего больше он говорить не захотел. Зато потом сказал:

— Будешь в Пелле, поставь там «Мирмидонцев».

— Дорогой мой, — ответил я, — я думаю, мне пора уже повесить маску Ахилла на гвоздь. Ведь уже за пятьдесят; хоть это очень мило с твоей стороны не помнить об этом.

— Ерунда, — говорит. — Ты молодые маски носишь не хуже прежнего. Ты ж знаешь, если б ты стал дурака из себя строить, я бы первый тебе сказал. Давай-ка, сделай, пока можешь; ты просто замечательный Ахилл. Дай им что-нибудь такое, что они запомнят.

Я и растрогался и обрадовался. На самом деле, врать мне он не мог. Потом спросил:

— А почему именно «Мирмидонцы»?

— Ну, их там не ставили лет десять; молодые вообще не видели.

— Феттал! А ты не хочешь, чтобы я поставил пьесу специально для мальчика твоего, а?

— Я?… — Он опять расхохотался, потом сказал: — Увы! Ты льстишь моим надеждам… Но он на самом деле очень хочет их посмотреть. Я бы сам это сделал, если бы смог найти в Пелле текст.

— А свой он тебе не мог дать?

— Своего у него никогда и не было. Он только слышал, что пьеса на основе «Илиады»; а ту он почти наизусть знает.

— Да ну, — говорю. — Это уже кое-что; твоя последняя пассия и читать не умела… Ты знаешь, на самом деле можно. «Мирмидонцев» так давно не ставили, что я и сам с удовольствием за них возьмусь.

— Отлично. Что не пожалеешь, это я обещаю. Но Аполлоном пусть летает третий, ладно? Ну не могу я рисковать тобой, Нико, а крановщик пьёт!

— А я никогда и не летал. Только один-единственный раз в Дельфах, это приношение богу было…

Я умолк, вспомнив войну там, когда даже из храма золото унесли. Ничего святого нет в наше время.

Когда подошло время, я повез свою труппу в Пеллу; и встретили нас нам с обычной жадностью. Правда, они уже привыкли к тому, что накануне спектакля актеры ложатся спать рано, а не пьют до утра. Ну а с шумом внизу приходится мириться; тут уж ничего не поделаешь.

Царь Филипп украсил театр Архелая; всё самое лучшее. И крановщик оказался трезв. Перед выходом на сцену я прикоснулся к старой маске Аполлона, как всегда. Я ее больше не надеваю, теперь ее никто бы не понял; но всегда вожу ее с собой; потому что верю, как тот друг Ламприя, что она мне удачу приносит. Бог смотрел сурово, но спокойно. Мне показалось, он говорил: «Сегодня ты должен быть хорош, есть причина. Но не дергайся, я о тебе позабочусь.» Перед тем я как-то сомневался в себе, но это прошло; и теперь чувствовал себя, как никогда. Но, помню, подумал: «Это я в последний раз. Нельзя искушать богов.»

После спектакля в костюмерной собралась толпа. Я еще не успел переодеться, мне парик на маске расчесывали, когда возле двери послышался шум и народ расступился; так статисты расходятся в стороны при большом выходе на сцену.

Там стоял мальчишка лет четырнадцати; золотые волосы свисали на лоб и вниз по шее. У всех македонцев голубые глаза; но таких я больше не видел. За ним толпилось с полдюжины таких же мальчишек, или чуть постарше; и ни один из них не пытался высунуться вперед. Тогда я понял, кто это.

Он вошел, быстро оглядел комнату и спросил:

— А где Ахилл?

У них там большой театр; даже с первого ряда невозможно лицо разглядеть, когда актер кланяться выходит.

— Здесь, господин мой, — говорю.

Он замер, молча. Глаза у него были огромные, и от этого казались еще синее. Жаль было разочаровывать такого красивого мальчишку; в таком возрасте они всегда рассчитывают, что лицо будет похоже на маску. Я подумал, было, что у него просто слов нет; но он вдруг подошел поближе и тихо сказал:

— Это потрясающе. У тебя в душе должен жить бог.

Я не стал портить момент, рассказывая, как мне повезло, что зубы целые. Сказал другое:

— У меня был прекрасный отец, господин мой. Он вывел меня на сцену еще ребенком, и тех пор я постоянно поддерживаю форму.

— Так ты был актером всю жизнь?

Я подтвердил; он кивнул головой, словно ответ мой удовлетворил его, и сказал:

— И всегда знал, да?

Он задал мне пару вопросов по технике, далеко не глупых; видно было, о чем с Феттталом разговаривал… Потом вдруг оглянулся на людей вокруг:

— Вы свободны, господа.

Все начали откланиваться. Но когда парни за его спиной пошли следом, он протянул руку и ухватил одного за плечо:

— Нет, Гефестион, ты останься.

Высокий мальчик просветлел лицом и встал рядом с ним; а он объяснил:

— Все остальные — Товарищи Принца. А мы просто Гефестион и Александр.

— Так же было и в шатре Ахилла, — улыбнулся я.