Маска Аполлона

— Слушай, дорогой мой. Перед остальными я ничего говорить не стал, но что ты делаешь с Терситом?

Феттал посмотрел на меня очень знакомым взглядом; говорящим, что сейчас он постарается меня переубедить.

— А ты не думаешь, что это будет свежо и духе времени попробовать сыграть его с сочувствием?

— Какого времени? Пьеса о Троянской войне!

— Да, но Ахилл на самом деле убил Патрокла; то есть, спровоцировал его смерть. У Гомера первое, что ты слышишь о Терсите, — он поспорил с Агамемноном, когда тот бы не прав. А кто еще посмел?

— Ахилл, Диомед, Крис, Одиссей…

— Да, но Терсит говорил за простых людей.

— Нет, дорогой. Не за простых, а за низких. Он — это голос зависти, ненавидящей добро пуще зла. И в этом Хэрамон пошел вслед за Гомером. Пентезилею надо играть с сочувствием; а в Терсите у тебя есть контраст.

— Но это в новом духе, — возразил он. — Это анти-олигархично… Давай покажем мятеж простого человека; в Сиракузах это поймут.

— Боже их упаси, если они увидят себя в Терсите. Они забыли, что такое величие; тем более нужно им напомнить. Ярость Ахилла длилась всего несколько дней; но драматург и не вышел за их пределы. Хэрамон молодец, что не испугался показать его в самом лучшем виде. А чего нам пугаться?

— О, Зевс! — воскликнул он. — Честное слово, ты думаешь, что я хочу у тебя сцену украсть. Ведь думаешь?

— Нет. Слишком хорошо тебя знаю. Ты хочешь сотворить то, что увидел в голове у себя. С твоим Терситом я мог бы сыграть и Ахилла: преисполнен собственной важности; и горю своему потакает потому, что это его горе; а Терсита убивает просто для того, чтобы лишний раз себя показать. В пьесе этого нет, но вложить можно. Кто знает? Может, публике и понравится…

— Ну так сделаем? Почему бы нет?

— Я думаю потому, что люди могут быть лучше, чем они есть. Зачем показывать им только то, как быть хуже?

— Надо показывать правду жизни.

— Конечно. Но какой жизни? У Ахилла жизнь своя, у Терсита своя; у Платона с Дионисием то же самое… А правда была и у Патрокла, который не мог пойти мимо раненого; которого рабыни оплакивали, потому что он им никогда худого слова не сказал. Мир не Терситу принадлежит, если только ему не отдать.

— Дорогой Нико, я вовсе не собирался тебя путать. Забудь, не думай. Постановщик ты, а я обещал слушаться. Я просто подумал, это могло бы тему освежить.

Мы шли дальше; а я раздумывал о том, сколько из только что сказанного подхватил у людей из Академии, хоть и не соглашался тогда.

Дом Менекрата превратился в мужское жилище. Жена его никогда не работала; так что домоправитель распоряжался, как всегда. Через несколько дней одна из служанок вдруг залоснилась и надела новое ожерелье, а Менекрат запел в ванне. Его жена, из благородных, имела тенденцию его подавлять.

Работали мы с пьесой много и усердно, но что-то было не так. Феттал делал Терсита точно как я говорил; но переигрывал, и роль теряла всё человеческое. Я видел, что это он не нарочно; не настолько мелочен он был; просто для него Терсит лишился жизни. Надо было оставить его в покое, чтобы угомонился.

В театре репетиции по расписанию; в остальное время мы арендовали помещение, как обычно. Пока подошла наша очередь, прошло несколько дней. Работали мы еще без масок; так что уходя со сцены в последний раз, я краем глаза увидел, как кто-то в амфитеатре поднялся и пошел к пароду. Подождал — Спевсипп.

— Друг мой, что случилось? — спрашиваю.

Был он небрит, даже немыт; плащ висел кое-как и был запачкан, словно он таскал подол по земле.

— Нико, можно поговорить без свидетелей?

— Конечно. Только не в костюмерной, туда в любой момент могут зайти. Давай попробуем храм Диониса.

Мне нехорошо стало при мысли, как легко я принял, что с ним всё в порядке, чтобы не отвлекаться от работы. Но, по крайней мере, раз может в театре сидеть — значит не в бегах.

В святилище никого не было, кроме раба-уборщика. Мы сели на цоколь статуи; бог на моей позолоченной пантере, купленный за деньги Филиста.

— Я здесь вчера весь день просидел, — он вытер лоб. — Потом нашел человека со списком; он мне сказал, когда вы будете… Меня больше не пускают в Ортиджу. Не знаю, что делать.

— В Ортиджу? — Я изумился. — А что тебе там делать? Ведь вы оба выбрались оттуда!

— Нет. Платон еще там.

— Но как же так! — Я был почти в бешенстве. — Я заходил, мне сказали, что он у друга живёт…

— Он в гостях у Архидема, верно. Но дом в Ортидже.

Вспомнилась сдержанность привратника. В Сиракузах, как всегда, шпионы были повсюду.

— Несколько дней назад Платон сильно оскорбил Дионисия, — начал объяснять Спевсипп.

— Я знаю. Откуда — это не важно, знаю. А что потом произошло?